надевают они широкие белые фартуки, повязывают белые свои волосы платками тоже белого цвета. Они белые и дела их белы. В комнате рядом с кухней замешивают они из муки тесто, раскатывают, взбивают, месят, вкладывают в формы, и чудо из чудес выходит из-под их рук, вернее, из печи – румяные куклы и петушки, с изюминками вместо глаз, которые очень нравятся Бумбе и Иоанне. И чем больше руки их наполняют лакомствами пространство дома, тем больше уста их наполняют дом болтовней, и все обитатели дома кружатся вокруг них – полакомиться и послушать.
И вот, снова праздник, и снова они здесь со всем своим мастерством.
Иоанна прижимается к стене, как будто так можно спрятаться от вездесущих глаз этих сестер.
– Доброе утро, детка, – чирикают обе, уже посвященные в дело ее похода и дискуссий, которые разразились по этому поводу вчера, – куда путь держишь? – голоса их сладостны, а глаза уперты в ботинки, которые Иоанна сжимает в руках.
– Да, ничего, – мямлит Иоанна, – нет никакого пути.
Она уже у входной двери, и вот уже в саду, и чулки ее намокли от утренней росы.
Ботинки она обувает на каштановой аллее и облегченно вздыхает. Никто за ней не бежит, только ворота скрипят. День-то сегодня – весенний. Свет всеохватен и ощутим на ощупь. Иоанна всовывает руки глубоко в карманы кофты, голова ее опущена, и рот весело насвистывает.
– Девочка, – кто-то сзади окликает ее.
Но она не поворачивает голову. Голос-то она услышала, но так как не принято окликать словом «девочка» ее, двенадцатилетнюю, она решает в душе, что оклик относится не к ней.
– Девочка, – повышает голос Урсула из-за забора, – девочка.
Иоанна все же останавливается. Господи! За оградой стоит служанка «вороньей принцессы» Урсула, беспомощно размахивая руками.
– Это вы меня зовете? – уважительно спрашивает Иоанна.
– Ты оттуда? – указывает старуха рукой на еврейский дом.
– Конечно же, оттуда.
Как будто есть на площади другое место, откуда она может прийти.
– Садовник там?
– Да, зажигает огонь в котельной.
– Он, верно, закончил эту работу. Можешь ли ты вернуться туда?
– Я? Вернуться? – вскрикивает Иоанна.
– Да, – настаивает старуха, – вернись и попроси его от имени Урсулы из дома принцессы, чтобы немедленно пришел. Иди, девочка.
Иоанна опускает голову. Она не может вернуться. Ни за что! Но как это объяснить старухе?
Старуха видит сомнение на лице девочки, и лицо ее искажается гневом. «Иисус! Эта еврейская девочка. Никакого уважения, никакого воспитания. Так не уважать старую женщину».
– Сейчас же, – повышает старуха голос, – сейчас же иди туда и позови садовника! Уважаемая госпожа, принцесса, на смертном одре, и я одна с ней. Сейчас же!
Ее «воронья принцесса» при смерти! Сердце Иоанны бешено колотится. С тех пор, как она пошла в Движение, она забыла принцессу и ее ворон. Но известие о ее смерти всколыхнуло воспоминания