всякого, даже самого малого, творения лежит семя Слова или прозрачное облако Духа. Бог ожидает нас в каждом из созданных Им вещей, чтобы явить нам Свою красоту, ибо красота – это событие, в котором Он встречается с нами взглядом. Повсюду Он оставляет знаки, ведущие на стезю боговедения. Каждый знает тропы, которые начинаются от красоты и уводят в тайну Его присутствия: любовь, которая не ищет своего, примиренное страдание, благословение жизни, бездна смерти, улыбающийся ребенок.
Богопознание есть узнавание (в двух основных смыслах этого слова): это пробуждение памяти, когда мы «вспоминаем» о Господе по оставленным Им следам, и благодарность, самый первый, самый глубинный акт боговедения. Но благодарить за все, что Им сотворено для нас, за каждый взгляд, который оплодотворил нас семенем Божиим – значит взять свечу и попробовать осветить ночное море.
Ее пламя не одолеет ночи, но все же пусть она будет зажжена.
Таинство иного
Мы не перестаем задаваться вопросом об истоке своего существования. Что есть человек, что Ты помнишь его, – спрашиваем мы у Господа устами Давида, – и сын человеческий, что Ты посещаешь его? (Пс. 8, 5). Тело, в котором мы пребываем, ест, пьет, двигается, ведет жизнь, подобную жизни всякого животного, но его пасет, погоняет, кормит и обслуживает разум. Он говорит: пойди, и оно идет, сделай то-то, и оно делает, хотя все мы знаем, что власть разума чаще всего иллюзорна. Не только оттого, что тело отлично научилось управлять своим хозяином и подсказывает ему те приказы, которые и без всякого разума само хотело бы исполнить, но еще и потому, что те полномочия, которыми облечена наша мысль, почти никогда не принадлежат целиком ей самой. Вовсе не плоть по-настоящему владеет ею, ибо наше тело всего лишь – «брат осел», по выражению св. Франциска, или, скорее, лисенок из «Маленького принца», желающий, чтобы его приручили; нет, истинный хозяин нашего я появляется лишь в исключительные моменты, так что далеко не всем удается с ним познакомиться.
Он всегда выставляет впереди себя мысль, которая иной раз донимает нас даже во сне. Мы знаем себя только в отражении мысли, и потому, не слышав о Декарте, мы живем, завороженные формулой: «Я мыслю, следовательно, существую», приказываю себе ходить по земле, значит, земля чувствует достоверность, весомость моего бытия. Даже оспаривая эту логику, отчаянно воюя с рационализмом, мы едва ли часто ставим перед собой «основной вопрос философии»: кто же это сей господин, называющий себя я? Это живое я, искрящееся мыслями, откуда оно берется? Имеет ли оно местожительство и каков его адрес? И сама мысль не подобна ли золотой рыбке, служащей у кого-то на посылках, а разум не похож ли на слугу, отправленного в дорогу с неким зашифрованным предписанием? И действительно, не спрятан ли в нашем сознании шифр какой-то иной вести? И все дела наши, как овеществленные мысли, не выступают ли знаками чего-то иного?
Предположим, что «иное» существует, что же оно такое? Вопрос, впрочем, не нов, на