помочь Шестой армии! Там воюет мой дядя! Им, наверное, приходится несладко.
– Что верно, то верно. Нам ведь не сообщают всего. Покончить с Жуковым будет не так-то просто.
– Жуков отступит, так же как под Харьковом и Житомиром. Генералу фон Паулюсу не впервой обратить его в бегство.
Старик промолчал. Мы мало знали о том, что происходило на передовой, так что говорить было особенно не о чем.
В то время я и представить себе не мог, что войска под Сталинградом были блокированы, а солдаты Шестой армии, оставив последнюю надежду, сражались не на жизнь, а на смерть.
На небе сверкали звезды. При лунном свете можно было разглядеть циферблат студенческих часов, память об окончании школы, поблескивавших на моем запястье. Время, казалось, остановилось: два часа тянулись дольше двух столетий. Мы еле шли; при каждом шаге ботинки полностью погружались в снег. Ветер перестал, но мороз, с каждой минутой становившийся сильнее, подгонял нас.
В ту ночь мы мерзли так по очереди по два часа. Между каждым караулом я успевал немного поспать. Первые лучи солнца, которые я застал, разгребая снег, упали на мое лицо, искаженное от усталости.
С рассветом мороз еще более усилился. Выданные нам шерстяные перчатки давно прорвались, на закоченевшие пальцы мы надели вторую пару носков. Но, даже разгребая снег, согреться было невозможно. Мы хлопали себя по бедрам и топали ногами, чтобы разогнать кровь. Капитан приказал приготовить для нас кофе – почти кипяток. Это было как нельзя кстати: ведь на завтрак мы получили всего лишь порцию промерзшего сыра. Капрал, заведовавший полевой кухней, сообщил, что его градусник показал двадцать четыре градуса ниже нуля.
Не помню, сколько продолжалось наше путешествие. Все последующие дни сохранились в моей памяти как морозный кошмар. Температура колебалась между пятнадцатью и двадцатью пятью градусами. Однажды подул такой сильный ветер, что, несмотря на приказы офицеров, мы оставили лопаты и укрылись в грузовиках. В тот день температура упала еще ниже, и я был уверен, что уж теперь точно умру. Мы никак не могли согреться. Даже мочились на окоченевшие руки, чтобы согреться и дезинфицировать трещины на пальцах.
Четверо из нашего отряда, тяжело заболевшие воспалением легких и бронхов, лежали и стонали в раскладных кроватях, устроенных в одном из грузовиков. В роте было всего два врача, но они мало чем могли помочь. Помимо этих тяжелых случаев, сорок человек обморозились. У некоторых солдат на носу образовались волдыри, потрескались от холода лицо и руки. Я не слишком пострадал, но стоило пошевелить пальцами, как начинала сочиться кровь. Временами боль была настолько сильной, что я приходил в отчаяние, начинал безудержно рыдать; но всем хватало собственных забот, и на меня никто не обращал внимания.
Дважды в грузовике, где располагалась полевая кухня, а по совместительству и медпункт, мне мыли руки 90-процентным раствором спирта. Боль от этого была настолько сильной, что я не мог удержаться от крика, зато на несколько минут по рукам разливалось тепло.
К прочим неприятностям