Вовки, он сказал ему:
– Теперь держись. Достанется тебе от Учителя по полной программе.
Старик на это чуть заметно усмехнулся, помолчал, собираясь с мыслями, а потом обратился к Вовке:
– Итак, Вова, то, что ты натворил, – непростительно. Это преступление – преступление против Сил Света. Ты это понимаешь?
– Но я ничего такого не делал! Я не вор! Я той сумки раньше даже не видел!
– Я не про это. Я знаю, что ты не крал. Ты никогда не смог бы, да и не сможешь совершить столь подлый и позорный поступок. Но ты проявил малодушие. Ты отступил перед несправедливостью.
– Я не отступал… то есть я… я… собирался… – Вовка замолчал. Он не знал, что сказать в свое оправдание.
– Не отступал? Тогда что тебя понесло на крышу? Ты же знал, что ночью прошел дождь, что крыша скользкая. Кирилл искал тебя, чтобы помочь отстоять правду и наказать зло, а ты все испортил. Из-за своей глупости ты потерял жизнь.
– Но этот… ну… Кирилл, он же… Ну, я же не разбился.
– А если бы не Кирилл? Если бы он не успел? Что тогда? А насчет того, что не разбился… вот, посмотри.
Старик сделал движение рукой, будто начертав в воздухе невидимый знак. Огромный экран на стене – да, это, все-таки, был экран – включился, и на нем Вовка увидел свой интернат. Он увидел себя, сидящего на крыше. Он увидел учителей и воспитанников интерната, толпящихся во дворе. Все они с ужасом глядели наверх. Все были в панике – все кроме любимчика Гоблина по прозвищу «Гоблиненыш». Гоблиненыш стоял в сторонке и противно ухмылялся.
Вот через ворота во двор въехала милицейская машина, а за ней пожарная и скорая. Вот Вовка, то есть не он, а как будто другой, тот, что на крыше, встал и пошел по крыше к двери на чердак. Вот он поскользнулся и поехал по скату вниз, а вот уже падает… Под многоголосый возглас ужаса собравшихся во дворе людей он с оглушительным ударом падает на землю. Потом он как-то странно вздрагивает и больше уже не двигается. Вокруг его головы начинает растекаться алая лужица.
Это был такой ужас, какого Вовка никогда раньше не испытывал. Это был шок. Как, оказывается, страшно видеть себя, мертвого, со стороны. Вовке стало так плохо, что, казалось, лучше и вправду умереть.
Вид на экране снова переместился во двор интерната. Там происходило нечто. Блинов, схватившись руками за голову, опускается на землю; директор, весь бледный, бежит с милиционерами и докторами к тому страшному месту; Антонина Александровна падает в обморок… Только Гоблиненыш стоит в сторонке и противно ухмыляется.
– Ну что, самому жутко? – спросил старец, погасив экран и взглянув на Вовку.
– Да, – ответил Вовка чуть слышно. Ему и правда, было жутко. Даже не просто жутко, а совсем плохо. Казалось, что-то оборвалось у него внутри. Он еле стоял на ногах. Еще немного и он упал бы в обморок.
– Теперь ты понял, к чему приводят необдуманные поступки? – спросил старик.
– Понял… Но я же не нарочно, я же не хотел…
– Я понимаю, что не нарочно.
– Но если я разбился, то почему я здесь, почему живой? Так же не бывает.
– Бывает, но очень