какая твердая у него грудь, каменная прямо. Это почему-то страшно ее смутило, и она отпрянула от него, будто обожглась.
– Мало что лоб тебе расшиб, так и напугал еще.
Петр Васильевич усмехнулся. Хотя он уже и не пел, но то, что было в его голосе, что заставило Нору замереть под дверью, никуда не делось. Видно, это принадлежало не голосу, а ему самому.
Она стояла на пороге, и он держал ее за руку, потому что она не выдернула ее сразу, а теперь вот замерла, оцепенела.
– Техничкой тут? – спросил он.
Нора кивнула. Он не отпускал ее руки.
– А зовут тебя как?
Пение разгорячило его, воодушевило – глаза блестели. Они у него были узкие, сибирские, в таких блеск особенно заметен. Норе показалось, что она заглянула в глубь земли сквозь ее разломы.
– Нора, – чуть слышно ответила она.
– Ишь ты! – Он покрутил головой. – Это как же полностью будет?
– Так и будет.
Имя – это было единственное, что о ней было известно с самого начала; с ним ее привез в Каменку непутевый тети-Валин родственник. Норе казалось, что при таком необычном имени должно было бы сохраниться что-нибудь еще – какой-нибудь алмазный перстень, или гранатовый крестик, или золотая булавка с рубиновым сердцем, или медальон с локоном и портретом прекрасной женщины, которая окажется ее мамой, – в общем, что-то такое, по чему ее когда-нибудь нашли бы и безошибочно узнали родные. Но ничего такого при ней не имелось, а если бы и был, к примеру, золотой медальон, то тетя Валя сразу бы его пропила, а если бы каким-нибудь чудом не пропила, то кто бы стал искать по белу свету ее родню? У всех своих забот хватает.
– С фантазией твоя мамка! – весело сказал физик. – Здешняя сама, каменская?
– Я при школе живу, – неопределенно ответила Нора. – Во флигеле.
– Ну проходи, что стоишь?
Он сделал шаг в сторону, пропуская ее в класс, и она подалась за ним, потому что рука-то до сих пор была в его руке.
– Топи, раз собралась, – сказал он и принялся подбирать рассыпанные дрова.
Как только он отпустил ее руку, Нора почувствовала такую грусть, что чуть не заплакала.
– А вы… – пробормотала она.
– Сейчас соберу, – не оборачиваясь, ответил он.
– Да я не про то, – набравшись смелости, сказала Нора. – Петь вы больше разве не будете?
Он разогнулся, посмотрел на нее и засмеялся: наверное, очень уж растерянное было у нее лицо.
– А надо? – спросил он.
– Да, – серьезно кивнула она.
– Надо, значит, надо. – Видно было, что ее просьба ему приятна. – Слушай тогда. Не мешай только.
Еще бы она стала ему мешать! Нора села на краешек парты – они еще стояли у стен после вчерашнего праздника, – и с нею сделалось то, что в книжках называют «вся превратилась в слух».
Но и во взгляд она вся превратилась тоже – он у нее стал таким, каким никогда в жизни не был. И вот этим своим новым пронзительным взглядом она смотрела, как Петр Васильевич открывает большой нотный альбом,