наклонился и подул на затлевший палец неосторожного негритенка, пытающегося спрятать его за спину.
– Жаль, – искренне сказал Крис. – Он хороший констриктор.
Ему не хотелось говорить о Кайдо большего. Крис жалел свою память.
– А если он не вернется, то Мир встанет с ног на голову…
Крис поднял глаза. Карты лежали на диване мертвыми молчаливыми прямоугольничками. Они все сказали. Крис поднялся, собрал их и аккуратно перетянул блестящей бумажной ленточкой, отложил в сторону и задумался.
Где связь между голубоглазым нелепым мальчишкой, отправившимся назад в свою жизнь, обезумевшим от жажды мести Кайдо, равнодушным проводником и самим Крисом? Где то слабое звено, которое не выдержало тяжести и способно увлечь умную и навсегда упорядоченную систему мира в пропасть?
С неприятным чувством вспомнил Крис утреннюю радиопередачу. «…Проведение эвтаназии младенцам-носителям генетических заболеваний, а также страдающим от врожденных заболеваний…».
С людьми что-то не так, и эта странность – лишь первый звонок, первый распустившийся в их сознаниях цветочек, обещающий в будущем кроваво-красные ягодки. Непонятно только, считать ли вторым цветочком полусмерть Игорька?
Складывая в коробочку пузырьки с маслами, Крис осознал и другое: вот почему он вмешался в работу Кайдо. Не личное это было решение, не прихоть и не глупость, а извечный зов, врожденный зов крови Вершителя… Проще говоря, то, о чем Крис так старался забыть.
– Не мое это дело, – сказал Крис фарфоровым кошкам. – Не мне судить, понимаете? Люди должны жить так, как хотят. Инквизиция, война, эвтаназия – разницы нет. Это их выбор. Нельзя мне больше вмешиваться…
Кошки смотрели на Криса понимающим и в то же время укоризненным взглядом.
– Я очень занят, – сказал Крис.
И словно в доказательство в прихожей наконец-то зазвонил телефон.
– Я умерла. – Голос в трубке чуть удивленный, хрипловатый. – А линия на руке была такая длинная…
– Продолжительность жизни зависит от линии судьбы, – машинально ответил Крис. – Криспер Хайне, телефон доверия.
– Я все еще пьяная, – сказал голос. – Наверное, проснусь завтра утром дома. Лимончик, крепкий чай. Башка болеть будет.
Крис поправил фитиль свечи. В зеркале напротив ничего не отражалось, кроме белесого медленного тумана. По полу дуло. Паркет в зале поскрипывал под неслышными шагами кого-то невидимого.
– А если я не проснусь…
– Мне нужно твое имя, – сказал Крис, зубами отщелкивая колпачок маркера.
– А если я не проснусь, то превращусь в жалость…
В одиннадцать лет она неровным детским почерком написала на листочке свой первый стих. В плохо срифмованных строчках выплеснулось недетское, жуткое – вены проводов, тугие атомные грибы, буксующие в грязи вездеходы и джипы и пойманная живым сердцем пуля.
С этим листочком она пошла к матери, стесняясь и волнуясь. Ей казалось, что она совершила открытие – слова, созвучные