успеет, – бурчу я и по новой сглатываю опять набежавшую слюну.
Захожу в комнату и начинаю свёртки потрошить да шмотки на кресло бросать.
– Переодевайся! – командую.
– Это… всё мне?! – деревенеет Пупсик.
– А кому? – усмехаюсь. – Мне тут ничего и на нос не налезет.
Начинает он переодеваться, но медленно так это, я бы сказал, торжественно: щупает всё, нюхает, разве на зуб не пробует, а сам жмурится и даже похрюкивает от удовольствия – словно ритуал какой совершает. А у меня такое чувство, что майку и трусы он в первый раз в жизни на себя натягивает.
Всё я ему по росту угадал, кроме рубашки. Про горб совсем забыл – вот она на груди и не сошлась. Но Пупсик ничуть не расстроился, свитер на неё натянул, воротничок поверх него выпростал и в улыбке блаженной расплылся. Ну а как в зеркале себя увидел, так и застыл в счастливом обмороке, что невеста в прошлом веке перед венчанием. Денди из него великосветский, естественно, не получился, да и где такого портного найдёшь, чтобы ему смокинг на приём к королеве согласился пошить, но выглядеть Пупсик стал вполне прилично. Или, как там в начале века говаривали, чтобы мозги запудрить, – импозантно. Как понимаю, это слово придумали специально, чтобы скрасить жизнь уродов. Мол, вы на нас ещё то впечатление производите.
– Нравится? – спрашиваю.
Смотрит он на меня собачьими глазами, и ничего в них, кроме обожания сквозь слёзы, нет.
– С-спас-сибо, Б-борис Мак-карович, б-большое, – тянет Пупсик, а губы у него так и прыгают – вот-вот разревётся. – Мне н-никто так… н-никогда…
«И тебе спасибо за жизнь мою, – думаю, но вслух не произношу. – Она, поди, дороже шмоток этих стоит».
– Ладно, – отмахиваюсь, – идём ужинать.
Сели мы за стол. Наливаю себе рюмку смирновской, а Пупсик сокрушаться начинает:
– Ну вот, суп остыл почти. Теперь с него, не по этикету, начинать придётся…
Наливает он мне в тарелку бульон прозрачный, а в нём зелень всякая, мясо какое-то странное, бело-оранжевое, и такие же оранжевые пятна жира по поверхности пятаками плавают. Но запах у супа бесподобный.
Дёрнул я стопку «слезы божьей» и ложку с этим варевом в рот отправил. И чуть зубы не сломал – вкус такой обалденный оказался, что, будь зубы покрепче, ложку вместе с супом сжевал бы.
– Чего это ты сварганил? – изумляюсь.
– Суп из омаров, – отвечает Пупсик и встревожено ёрзает на стуле. – Неужели не понравился?
– Не, нормально, – успокаиваю его и начинаю суп за обе щёки молотить. Что он там ещё наготовил, даже интересоваться не стал – с набитым ртом да зверским аппетитом разве поговоришь? «По этикету», как Пупсик выразился, такой ужин, вероятно, два-три часа вкушать требуется, но мы его минут за пять умяли. А как исчезло всё со стола, рыгнул я сыто и на спинку стула, что пиявка насосавшаяся, отвалил.
Пупсик мне тотчас чашку кофе наливает.
Закуриваю я, отхлёбываю и говорю осоловело:
– Ну, брат, мастак ты стряпать… Небось, в кулинарном техникуме каком учился…
Ляпнул,