слухи, – сказал старик, – но тем не менее рад знакомству со столь очаровательной юной дамой. А осмелюсь спросить, в какой же церкви состоится освящение принесенного вами обета?
– В храме, который мы выстроим сами, сэр, – ответила Ирис – немного нахально, подумалось мне.
Граф Старов «пожевал губами» по обыкновению стариков из русских романов. Вошла, и очень кстати, мадемуазель Вроде-Вородина, пожилая кузина, ведавшая хозяйством графа, и увела Ирис в смежный альков (озаренный портретом работы Серова, 1896 год, – известная в определенных кругах красавица, мадам де Благидзе, в кавказском костюме) на добрую чашку чаю. Граф желал поговорить со мной о делах и располагал всего десятью минутами «перед уколом».
Как в девичестве величали мою жену?
Я ответил. Он обдумал ответ и покачал головой. А матушку ее?
Я назвал и матушку. Та же реакция. А какова финансовая сторона нашего брака?
Я сообщил, что у нее есть дом, попугай, машина и небольшой доход, какой в точности, я не знаю.
Поразмыслив еще с минуту, граф осведомился, не желаю ли я получить постоянную работу в «Белом Кресте»? Нет, Швейцария тут ни при чем. Это организация, которая помогает русским православным христианам, рассеянным по свету. Работа подразумевает разъезды, интересные знакомства, продвижение на видные посты.
Я отверг ее так решительно, что он выронил серебряный коробок с пилюлями, и множество ни в чем не повинных леденчиков усеяло стол вокруг его локтя. Он их смахнул на ковер рассерженным выпроваживающим жестом.
Чем же я в таком случае намерен заняться?
Я отвечал, что хотел бы по-прежнему предаваться моим литературным мечтаниям и кошмарам. Большую часть года мы станем жить в Париже. Париж становился средоточием культуры и нищеты эмиграции.
И сколько же я смогу зарабатывать?
Ну, как известно Н. Н., разного рода валюты подрастеряли свою самоценность в водовороте инфляции, однако Борис Морозов, знаменитый писатель, слава которого опередила его изгнание, просветил меня, приведя несколько «примеров из жизни» при нашей недавней встрече в Канницце, куда он приезжал читать о Баратынском в местном «литературном кружке». В его случае четверостишие окупало bifstek pommes[32], а две статьи в «Новостях эмиграции» доставляли месячную плату за дешевую chambre garnie[33]. Ну и потом, чтения, самое малое дважды в год собиравшие изрядное количество публики, – каждое могло принести сумму, равноценную, скажем, ста долларам.
Обдумав все это, мой благодетель сказал, что, покамест он жив, я буду получать чек на половину названной суммы первого числа каждого месяца и что в своем завещании он мне откажет кое-какие деньги. Он сказал какие. Ничтожность их ошеломила меня. То было предвестие огорчительных авансов, которые мне предлагали издатели – после долгого, многообещающего молчания под постукивание карандашом.
Мы наняли квартирку