молчит, потом тихо произносит:
– Тереза, тебе нужно вернуться к своей живописи. Ты невыносима, когда занимаешься самокопанием. Пиши картины. Хватит копаться.
– Ты ведь не знаешь, что́ я видела. Не знаешь, сколько я всего передумала и о чем.
Она собирается рассказать ему все, но потом решает, что пока не стоит.
– Пойдешь сегодня в мастерскую? – нудит Симон.
В мастерской ее ждет портрет. Из-за него тоже она уже несколько месяцев ходит не к Шепсхольмену, а в противоположную сторону. Очень тяжело продвигается работа. Начала рисовать портрет бабушки, но губы получились чересчур красными и полными. Наверно, такие же, как у Сеньоры. Вероятно, в конце концов получится автопортрет, но до этого еще очень далеко, дольше, чем ей хотелось бы.
– В условиях не указано, что я обязана рисовать, – бормочет Тереза.
Пока Симон наливает кофе, она ищет в кармане те две спрятанные бумажки. Страницу из газеты и чек.
Сначала она сует под нос Симону объявление о котятах.
– Что скажешь? Может, возьмем в мастерскую котенка?
– Нет, – возражает Симон, – не хочу.
– А вот это, – с некоторым нажимом произносит Тереза. – Что скажешь об этом? О почерке?
Она протягивает чек с синими строчками.
– Он без подписи, – говорит Симон.
– Почерк, что скажешь о почерке? – с нетерпением повторяет она.
Симон нехотя рассматривает чек, затем почему-то бросает на Терезу недовольный взгляд. Но Терезу это ничуть не смущает.
– Не знаю, – вздыхает Симон, – ты хочешь, чтобы я догадался, чей это почерк? Немного небрежный. Артист какой-нибудь?
Сеньора, черный дьявол, красная сестра.
У меня передышка. Благодаря бабушке у меня передышка, и вот я в пути!
Я еду, и не обязательно вперед. Без всякой цели, то туда, то сюда, то вдоль, то поперек. Могу себе позволить, и не наследство, не деньги, а то, что она понимала, зачем я это делаю, дает мне право на передышку.
Я была в больнице у бабушки.
“Я столько всего помню, – произнесла она. – Я все время вспоминаю прошлое. Мне это совсем не нравится, но меня тянет, меня все время что-то тянет назад”.
“Возможно, это дед тянет тебя”, – улыбнувшись, предположила я.
“Да, возможно, это Аксель”, – сказала бабушка и тоже улыбнулась.
Бабушка, источник моей силы, мой очаг, моя волевая бабушка, лежала там под зеленым одеялом и не казалась ни жалкой, ни покинутой. Почему я тогда ничего не сделала? Мне бы завернуть ее в это светло-зеленое одеяло, прижать к сердцу, чтобы всегда можно было носить бабушку с собой.
Но она всегда была какой-то недосягаемой, возможно, потому, что постоянно думала о дедушке. И хотя ей это совсем не нравилось, дед все время возвращал ее мысли к прошлому, тут уж ничего не поделаешь.
“Да, – повторила она, – конечно, это Аксель”.
Чтобы утешить ее, я сказала, что и я иногда мыслями уношусь куда-то прочь, в другое место, но это бывает не часто.
Я объяснила, что меня что-то тянет вперед.
“Что-то