настойчивость первого секретаря сказалась и на представителе обкома.
– Алло? Алло? – принялся вопрошать эфир далекий Владимир Ефремович. – Митрофан Николаевич, ты меня слышишь? Алло, твою мать!
Осознав, что радиосвязь с райцентром безвозвратно утеряна, представитель области нарушил все правила радиообмена и разразился в эфир такими изысканными оборотами ненормативной лексики, что ему мог позавидовать любой заключенный, пробывший в местах не столь отдаленных не менее десяти лет.
– Выключай рацию! – приказал Пригода радисту метеостанции. – Видишь, что связи нет?
Радист молча смотрел в угол.
– Связи нет! – крикнул ему в ухо первый секретарь. – Нет связи! Ты меня слышишь?
– Слышу, – после паузы ответил радист, тяжело вздохнул и добавил: – С такой связью район точно без коров останется!
Митрофан Николаевич подумал и печально сказал:
– А резать один хрен придется. Иначе они с меня три шкуры за невыполнение плана мясозаготовок снимут. И промычать в свое оправдание ничего не успею.
«Стат про ратионе волюнтас», – уныло подтвердил внутренний голос, и Митрофан Николаевич даже не удивился его латыни. Впрочем, чему было удивляться – какие уж там разумные основания, волюнтаризм кругом был чистейшей воды.
Пока первый секретарь райкома партии Митрофан Николаевич Пригода пытался нарушить партийную дисциплину и соврать обкомовскому представителю, центурион Птолемей Прист взбежал по ступенькам дома Клавдии Ступаковой.
Клавдия – что за чудное имя? императорам впору! – ждала его, это видно было по ее тугим пунцовым щечкам с кокетливо играющими ямочками, по выразительным вишенкам ничего не скрывающих глаз, по обтягивающему ее сбитую фигурку платью, совсем неподходящему для уединенной домашней встречи. Похоже было, что Клавдия надела все свои украшения. Она стояла в горнице, сияющая, как египетская царица.
– Птолемей Квинтович! – с нежным упреком сказала Клавдия. – Что же вы так долго не заглядывали? Амор нон эст медикобилис хербис!
Да, в этом она была права: нет таких трав, чтобы любовь вылечить.
Птолемею льстило нежное внимание женщины. Старый солдат, принимавший участие во многих рискованных и даже опасных походах, он, интер мок говоря, ожидал нечто подобное. Ожидал и боялся. Его самого сжигала фебрас эротика, оживающая в каждом мужчине при виде красивой женщины, которой он уже однажды обладал.
– Хомо пропониб, сед деус диспонинт, – сказал он, с удовольствием разглядывая хозяйку.
– Плохо вы предполагали, Птолемей Квинтович, – еще гуще порозовев и счастливо улыбаясь, упрекнула Клавдия. – А у нас, русских, говорят: на Бога надейся, а сам не плошай.
«Каве!» – сказал центуриону внутренний голос, но Птолемей Прист был слишком влюблен, чтобы осторожничать. Укоры Клавдии заставили старого солдата ощутить калпа белус, но эти легкие угрызения совести заглушил стук влюбленного сердца.
В глубине души Птолемей Прист понимал, что о Клавдии