был известным цирковым борцом того классического стиля, которому так соответствовали в свое время полосатые трико и черные закрученные усы. И вообще почти вся Нинина семья в трех как минимум поколениях принадлежала цирку. Племянница стала гимнасткой-воздушницей и, по оценке специалистов, делала нечто небывалое, жена брата работала в кассе цирка, зять дрессировал медведей и выступал с ними. Наверное, цирковой бум чисто случайно не вовлек в себя и Нину. Правда, Михаил не слышал, чтобы ее воспитывали в каком-либо цирковом жанре, но если бы она захотела делать что-то в этом смысле, ей бы это наверняка удалось. Тело у нее до сих пор было сильное, стройное и молодое, лицо, надо сказать, тоже. А насчет Нининой груди, до которой он уже добирался не только руками, но и глазами, он услышал ее собственную, сказанную с гордостью оценку – нет, утверждение: «как у девочки». И это была правда – как у девочки, но уже очень хорошо развитой, не просто свежей. С началом войны дальновидный отец, понимавший, что мобилизация в такой войне очень скоро захватит и большинство молодых женщин, тем более – незамужних и бездетных девчонок, став начальником санитарного поезда, без проволочек зачислил дочь в штат этой по преимуществу женской воинской части, где он сам мог как-то ограждать ее от грубых посягательств находящихся в нескольких шагах от смерти мужчин, которым придавали решимость и силу не только долгий отрыв от домов и семей, но и доводящие до отчаяния ожидания гибели в любой следующий момент хрупкого бытия. Нина не говорила, что бывала совсем на передовой или на поле боя, где надо было вытаскивать раненых из-под огня или отбиваться самой, стреляя из пистолетика, но что под обстрелы и бомбежки их поезд попадал, об этом она рассказывала определенно. И вот, пройдя через все это, она сохранила себя такой (или почти такой), какой встретила войну с погибшим милым. Она была вправе гордиться собой, а не просто радоваться тому, что уцелела, тому, что ни люди, ни обстоятельства не обобрали и не сломали ее – пусть отчасти благодаря отцу, но несомненно и в результате ее собственной заботы о своей судьбе. Да, Михаил действительно находил ее восхитительно молодой, даже юной, а то, что в ней при этом существовала весьма искушенная женщина, придавало ее юной прелести особенно привлекательную остроту. Даже при такой необычайно одаренной, роскошной женщине, какой предстала ему любимая Оля, он чувствовал, что внутри него осталось достаточно места, чтобы наряду с ней там поместилась и Нина. Как очень дорогой человек, которому очень хочется желать счастья и которому ты готов в меру сил помогать, чтобы он действительно был счастлив.
Чувствуя себя виноватым за то, что распалив Нину, он не удовлетворял ее, Михаил понял, что больше оттягивать время решительной встречи нельзя, несмотря на то, что мысль об Оле его до сих пор все-таки сдерживала. Он зашел в партбюро, поцеловал Нину и, сказав,