все.
Летним утром солнце вздымается быстро. И вот оно уже стоит над садами, над раскидистыми яблонями и могучими грушами. Даже высоченного тополя тень, лежавшая поперек улицы, стала куцей.
Летнее утро. Окраина степного поселка продолжает день.
На углу тихой улицы – просторный двор. Солнце припекло, и старая женщина, хозяйка двора, оставив дела огородные, возвратилась к дому и летней кухне.
Чайник шумит на плите. Вареная молодая картошка в розовой кожуре дымится из белосахарных лопин. Желто сияет в блюдце горчичное масло. Пришло время завтрака.
Стукнула калитка, прошумела листва смородины, ветки ее клонились над забором и воротцами. Медленно приближались неверные, шаркающие шаги. Это сосед. Старый пиджак на нем, просторные сатиновые шаровары с накладными карманами – бабкино рукоделье – коричневая в клеточку кепка. Под козырьком ее подслеповато щурятся глаза, словно не угадывая знакомый двор и его хозяйку, которая спешит на помощь.
– Тут я, тута… Здорово ночевал?..
– Здравствуйте, – степенно отвечает гость и жалуется: – Совсем ничего не вижу.
Прожили по соседству долгий срок, и казалось теперь, что всегда был сосед таким: костистым, худым, с глубокими морщинами на бритом лице, в сатиновых шароварах, а хозяйка двора – приземистой, кубоватой, с отекшими ногами. Правда, в последнее время глаза у соседа стали сдавать и с головой творилось неладное.
– Так уж не видишь совсем? – не поверила хозяйка. – В огороде, гляжу, как молодой работал, картошку подбивал.
– Подбивал, – признался сосед, – ощупкой. А кому подбивать? Бабка лежит, некудовая. А я ничего не вижу. Все хуже и хуже. Очков много. Бабкины, мои… – Стал вынимать он очки из просторных карманов: – Столетошние какие-то нашел. Много очков, а проку нет. Ничего не вижу. Надо бы к врачам.
– Давай вызовем, – предложила хозяйка. – В магазине телефон работает, починили.
– Кого вызывать? Нашу? Какая ногами топочет? – спросил сосед. – Спаси и сохрани… Она последнего здоровья лишит. Начнет шуметь.
С участковой врачихой улице не повезло. Была она молодой да ранней. Чуть что, срывалась на крик: «Не семнадцать лет – вот и болит! Годы свои, годы считайте! – и топала ногой, словно коза. – Годы! Годы!» Такую лечбу долго помнили.
– Нет, наша врачиха тут не подмога. – Задумался старик, а потом сказал решительно: – Надо идти в райком!
– Жалкай ты мой… – вздохнула хозяйка. – Картошечки со мной не покушаешь? Чайку попей. Наверно, еще не завтракал. Я вот тоже. Поднялась – не хотела, такие мы едоки. А надо, без этого ноги протянешь, – сыпала она словами, пытаясь помочь соседу: может, забудет он… может, к столу присев, все забудет – всю эту дурь, что гнездилась в последнее время в стариковской его голове.
Но сосед, не слыша ее, словно молодел: распрямлялась спина, в глазах загорался азарт, рука решительно рубила воздух.
– В райком идти! В райком! Напрямки к секретарю! Секретарь нашу врачиху пощуняет! Враз за телефон