Белоярова казалась рядом с ним девочкой.
– Наконец-то! – воскликнула она, заметив собственную секретаршу. – Я думала, у тебя понос. Или позвонили из Кремля, и ты окаменела от неожиданности.
К Люсиным щекам прилила кровь, а сердце гулко забилось. Воспитанная доброй и справедливой бабушкой, она все никак не могла привыкнуть, что люди порой говорят обидные вещи просто так.
– Салют, – бросил Милованов и через ее плечо немедленно обратился к арт-директору: – Костя, только не ори, я сброшу тебе фотки сегодня вечером.
– Я никогда не ору, – гордо ответил Свиноедов, наблюдая за тем, как главный редактор нервно перелистывает страницы журнала, оставив сигарету во рту и пытаясь справиться с дымом. – Орут только голодные обезьяны. А я повышаю голос. И то лишь в особых случаях. Например, когда такие морды, как ты, навязывают другим свои убогие вкусы.
– Что ты имеешь в виду? – тотчас среагировала Белоярова, вскинув голову. – Что опять у вас случилось?
– Это у всех нас случилось, – хмыкнул Свиноедов. – Обернись, Алла. И вы, Люся, обернитесь тоже, – не обошел он вниманием секретаршу, которая стояла с пылающими щеками и не знала, куда деться. – Посмотрите, что с легкой руки нашего фотогения повесили в холле. А ведь холл – это лицо офиса.
– Ну, не твое же, – немедленно ощетинился Милованов. – Кроме того, это – произведение искусства. Очень современное, яркое и, допустим, немного полемичное.
– Если я не ошибаюсь, автор этого шедевра – ты, верно?
Люся сделала несколько шагов вперед, чтобы посмотреть, о чем они спорят. Предмет спора висел на стене, вставленный в массивную раму, и носил помпезное название: «Голубь, гадящий на фигуру Тритона в фонтане на площади Бокка-делла-Верита в Риме». Выглядело произведение искусства странно. Голубь был обозначен жирной белой линией и напоминал обведенное мелом место, на котором прежде лежал труп. Изображение фонтана вырезано из журнала и криво наклеено на лист.
– Что это? – озадаченно спросила Белоярова. Доверив создание интерьера ответственному секретарю, она перестала обращать внимание на обстановку в офисе. Картину с голубем она точно не заметила. – Откуда это?!
Если бы Люсю спросили, что в ее начальнице прежде всего обращает на себя внимание, она без колебаний ответила бы – холодные глаза. Люся восхищалась успехами Белояровой, ее деловитостью, раскованностью и женским изяществом. Но, сказать по правде, совсем не хотела, чтобы к тридцати двум годам у нее был подобный взгляд. Люди с таким взглядом вырастают из детей, не верящих в Деда Мороза.
– Это коллаж, – ответил Милованов, закипая от вида глумливой ухмылки арт-директора. – Прекрасная вещь. Доверьтесь моему художественному чутью. В конце концов, вы разговариваете с профессионалом.
Было ясно, что за гадящего голубя он станет биться до последнего и наверняка победит. Его творческое самолюбие к настоящему моменту достигло угрожающих размеров. Поначалу, во времена становления Милованова как художника, самолюбие