спросил Палёв.
– Мама. Больная. Но у других, из кордебалета, старым и малым не на кого больше рассчитывать.
Помолчали. А после кофепития отправились пройтись по пирсу, к форту Святого Николы, туда, куда когда-то одной ступней опирался чудо-колосс. Пригревало солнышко, и чистая вода мягко плескалась о камни, призывая окунуться.
– Ей Богу, заплыл бы! – сокрушался Георгий Дмитриевич. – Да купальным костюмом не вооружился. Наше плавание – это не путь на Афон, а путешествие из зимы в лето. Вылетел из Питера, было минус тридцать, в Венеции – минус три, а тут, три дня спустя, плюс тринадцать.
По пирсу, меж глыб и камней ходили диво-коты, упитанные, ухоженные, ласковые. Какой-то человек приносил им сухой корм, они аккуратно ели, затем в ленивой неге растягивались на теплых камнях или прямо на асфальте, предаваясь своим кошачьим сновидениям. Сухощавая дама, устроившись на валунах с этюдником, рисовала их маслом на фоне морских красот. За спиной у нее развевался длинный газовый шарф, и сама она составляла часть аквамаринового пейзажа, писать который, включив ее в композицию, нужен был другой художник.
– А вы что, держите путь на Афон? – поинтересовалась Елена.
– Да, на Афон. В Салонике сойдем и дальше автобусом, – умиляясь этой кошачьей идиллии, ответствовал отец Александр. – А в Москве бездомные коты на морозе… сам видел, прям как мамонты, замерзнут и хвост торчком.
Елена взяла между пальцев крестик на груди и стала вертеть им:
– А зачем вы едете на этот полуостров? Туда ведь просто так никого не пускают, даже вашего брата мужского племени. А женскому в этот уголок земного шара и вовсе путь заказан.
– Не только в этот, – развел руками Георгий Дмитриевич, – и на Северном Афоне, Валааме, на иные островки слабый пол тоже не допускают.
– Что поделаешь, – трижды согласно кивнул бородой отец Александр, – женщина должна искупать грех прародительницы Евы.
– Ну, знаете, – тихо взорвалась Елена, – я туда не очень-то и стремлюсь. Хотя Флобер говорил, будь на земле хоть один крохотный островок, куда ему запретили бы въезд, он потратил бы жизнь на то, чтобы туда попасть.
– А сам всю жизнь просидел в кабинете, – дорисовал картину Палёв.
– Нет, я не стремлюсь, – повторила Елена, сдерживая мятеж, – с меня хватит и того, что моя тезка из Трои там побывала… или, по крайней мере, ей это не возбранялось. Как и любой последней рабыне античности. А сейчас и первой леди путь заказан. И мать Терезу Калькутскую не пустили бы.
– Нет, нет, Афон необходим, – увещевал ее отец Александр, – хорошо, что баб туда не пускают: помолиться можно в тиши, подальше от искушений.
– Тогда и нам предоставьте такой райский уголок молиться, не подвергаясь мужской деспотии.
– У вас уже это было, – заметил, будто уличил Елену в чем-то отец Александр, – на Лесбосе и у амазонок. А чем кончилось? Женщину надо разбавлять, как спирт водой.
Елена с сомнением покачала головой, но вопрос закрыла:
– Ничего, всё течёт, всё изменяется.