надо ваших мне оваций,
зрачки бы только не были пусты —
но нет, до вас не докричаться,
хоть глотку надрывай до хрипоты.
К кому я вышел? К торгашам и снобам,
пришедшим поглазеть на блатаря.
Не эти ли потом пойдут за гробом
и пленочку поставят втихаря?
Не эти ли… Но вдруг качнулась люстра…
Ну, видите: по рукоять в живот!
Аплодисменты. «Вот оно, искусство».
«Вставай, вставай, до свадьбы заживет».
Я остаюсь лежать на сцене,
по полу растекается пятно.
А в зале свет. Захлопали сиденья.
От упырей в глазах темным-темно.
«Не эти залихватские частушки…»
Ржавая вывеска: Русь.
Не эти залихватские частушки,
не наскоро беленые церквушки
и не крикливый псевдорусский сказ,
не кружева и хохломские ложки,
не балалайки, тройки и матрешки,
не сладкий сбитень и не кислый квас,
не эта вся развесистая клюква,
где дух с успехом заменяет буква,
как синтетический покров – траву,
а колесо той брички бестолковой,
которое, пока нелживо слово,
всё катится и катится в Москву.
Рождественская открытка
Мой стародавний друг, пропащая душа,
ужасно тороплюсь, чтоб опустить шестого —
рукой уже подать до Рождества Христова.
Отвык я от тебя, так долго не пиша.
Ну, что тебе сказать? Похвастать вроде нечем,
все нынче не в ладу ни с миром, ни с собой,
но как же сладостно, когда предмет иной
вдруг голосом тебя окликнет человечьим.
Не только что писать – тут боязно дышать,
и жутко и легко от этого соседства.
…Свеча и зеркало… перед тобою детство…
Родиться – умереть – воскреснуть – воскрешать
отныне и вовек, без суетного страха,
приемля тишину и эту снеговерть,
и мудрость обрести, и под ногами – твердь,
как некогда обрел ученый сын Сираха.
О чудо, исцелить от полной слепоты!
Как откровение, всего во всем согласность.
Когда бы ощутил я здесь свою причастность,
ее бы в тот же миг вдруг ощутил и ты,
мой тезка, мой двойник до рокового вздоха.
И ты сейчас не спишь и держишься едва,
мучительно ища такие же слова
и в этом, как и я, преуспевая плохо.
Здесь и пейзаж точь-в-точь, хоть и зовется Йель.
Как все повторено, как это все знакомо!
Я мог бы здесь себя почувствовать как дома,
когда бы так не пахла наша ель.
«Могу ли я…»
«Могу ли я…» – «Уехал он». – «Надолго?» – «Навсегда».
И горло как петлей перехватило.
Еще один уходит по дороге в никуда
искать иное, лучшее светило.
Постойте, заклинаю вас, ну что вы, так нельзя!
Среди вещей, пропущенных таможней,
ни голосов, ни лиц, ни трав, ни