болезненным пристрастьем человека и здравым увлечением его: насмешки над больными оскорбляют, насмешки над привычками поменьше обижают, от них (от некоторых привычек) избавить бывает и не грех…
А вот намёк, бывает и опасен, вреден:
Курносый или горбоносый быть может
Только усмехнется, если над его носом пошутить.
И лысые снисходительны к подшучиванию
Над их недостатком волос,
А вот косоглазому – шутки над ним неприятны.
И вообще различно отношение людей к своим внешним недостаткам: одного тяготит одно, другого другое…
Поэтому, кто хочет, чтобы его поведение в обществе было приятно окружающим, должен учитывать их характеры и нравы в своих шутках:
То, что вызовет смех в обществе друзей и сверстников, (скабрезный юмор) – будет неприятно услышать в присутствии жены, или отца, или учителя… Очень важно также следить за тем, чтобы насмешка пришлась к обстановке общего разговора или события или в ответ на шутку или чей-либо вопрос, а не вторгалась в застолье как нечто чуждое совсем и неуместное (ну, кто пошутить изволит на похоронах?).
И лесть подобна тонкому щиту
Расцвеченному краской:
Приятно на него смотреть,
Нужды же в нём нет никакой.
Мы часто задаем вопрос не в ответе нуждаясь,
А стремясь услышать голос и снискать расположение
Другого человека, лишь желая
Получить поддержку голоса его.
Опережать с ответами других пытаясь,
Стремясь захватить чужой слух, занять чужие мысли, —
Это всё равно, что лезть целоваться к человеку,
Жаждущему поцелуя другого,
Или устремлённый на другого взор
Стараться привлечь к себе.
даже из тех, кто говорит плохо в этот момент.
Научись слушать, прежде чем говорить – и ты сможешь извлечь пользу.
Не обидна бывает насмешка, – если она в какой-то мере относится и к самому говорящему её.
И ни одно произнесённое слово не принесло столько пользы, сколько множество не сказанных слов – молчание золото. Но человек вынужден говорить, общаясь – тогда и нужно раскидывать серебро слов прекрасных вокруг, серебро ничуть не хуже бывает.
«Поэтическое»
Закончился лес, безо всякой опушки, сразу за высоким «забором» из елей и сосен открылось поле. В лиловой дали тонули холмы, и не было видно их конца. Высокий бурьян колебался в поле от ветра. Носился коршун невысоко, нацеливаясь и высматривая свою добычу. Воздух все больше застывал от зноя и тишины, покорная природа цепенела в молчании…. Ни «громкого» ветра, ни бодрого свежего звука, и на небе ни облачка.
Но вот, наконец, когда солнце стало спускаться к западу, холмы и воздух не выдержали гнета и, истощивши терпение, измучившись, попытались сбросить с себя иго жаркого дня. Из-за холмов неожиданно показалось пепельное-седое кудрявое облако. Оно переглянулось с широким полем – я, мол, готово, – и нахмурилось, превратившись