подписанные приглашения и дам объявление в газету: «Принимаем поздравления с 13 часов по адресу: дом Блюменталь». Я сама придумаю фасон платья и куплю для него шелк, даже если придется ехать в Ф., чтобы подыскать подходящий. Я буду лучшей.
С того момента я словно пребывала в холодном дурмане. Проснувшись утром, я позволила себе несколько секунд сомнений – но решение было принято, я чувствовала огромную силу и не хотела сдерживаться. Я радовалась собственному гневу, поглотившему все: усталость последних шести месяцев, равнодушную отчужденность и неприятие мира. Я вспоминала все это с ужасом и страшно боялась снова стать вчерашней Маргаретой. В конечном счете для меня было неважно, Эрнст или кто-то другой; Эрнстом можно управлять, это я поняла сразу, у него были свои причуды, но не конкретные недостатки, а инвалидность делала его особенно благодарным. Филип его не знал, хотя это было не слишком важно, лишь отчасти – он прочитает сообщение в газете, и оно заденет его так же, как его помолвка задела меня, или даже сильнее: я опережу его, пусть не думает, что в день его свадьбы я буду стоять на берегу нашей реки и со слезами на глазах рассматривать кирпичные стены имения Ринекеров – я давно уеду в свадебное путешествие, и может, даже в Париж!
Тем же вечером мы с Эрнстом встретились в кегельном клубе; он провожал меня домой, и мне легко удалось перевести разговор на тему будущего. Он никак не решался завести об этом речь, и пришлось проложить ему торный путь. Он так ошалел от счастья, что мне стало немного стыдно – но потом я напомнила себе с сердитым упрямством, что благодаря мне будет счастлив хотя бы кто-то один, и не может быть ничего дурного в том, чтобы так осчастливить человека. Ирми тоже пришла в восторг; я ей сразу понравилась, о чем не единожды рассказывал мне Эрнст; она была влюблена в меня почти так же, как и он, но с одним отличием, и оно меня покорило: Ирми не просто гордилась мной, а любила по-настоящему. Для Эрнста я была трофеем, словно выигранный кубок по кеглям, самой красивой девушкой в компании, которая никого к себе не подпускала, ни с кем не ворковала и не флиртовала, той самой Маргаретой – все вокруг говорили, что в ней есть что-то особенное. Мое желание выйти за него замуж казалось ему таким нереальным, что он не ждал объяснений – это было подобием чуда, и искать причины или раздумывать над воплотившимися его собственными мечтами было бы богохульством. Он воспринял это как бесконечно щедрый подарок, как выигрыш в лотерею – и, возможно, меня должно было смутить, что в его благодарности не было малодушия, сомнений и недоверия, и он не требовал никаких объяснений. Благодарность Эрнста была искренней и чистой, безграничной, как благодарность ребенка, но меня это не смутило, я отнеслась к его реакции поверхностно, мне было все равно. Его поведение только усилило мою решимость и облегчило дальнейший ход событий: больше никаких проблем не возникало, и даже мои родители, несмотря на изумление, почувствовали облегчение и радость. Она заранее отдала свое сердце, подумала мама.