вываливала из шкафов, с антресолей старое ненужное барахло – прямо на пол, паковала в черный полиэтилен, не разбирая, что нужно, что не нужно. Обнаружился в дальней комнате покосившийся книжный шкаф, забитый собраниями сочинений Первой образцовой типографии – так ведь едва отбили! Гоголя восьмитомник, да Чехова еще, да Гюго, да Толстого Алексея, – их тоже сгоряча собиралась в помойку, молодежь-то нынче не читает, не надо оно им, не по-нашему жить стали. А книжки эти бабка, царство ей небесное, из типографии таскала, когда помоложе была, она там на станке работала, сорок лет стажа, ей выдавали, так что у всех родственников Марьи Марковны были эти восьми– и двенадцатитомники, и даже не в единственном экземпляре, – она ими с администрацией расплачивалась, когда в дефиците были, и в больнице врачам давала вместо коньяка и шоколада, если кого-то из близких на операцию клали, а сейчас книги из моды вышли, чего уж тут… В общем, отдала Кате и Сергею все содержимое книжного шкафа в вечное пользование, только Ленина третье издание на помойку вынесли, в тридцати томах, новехонькое, кое-где и страницы не разрезаны. Потом, конечно, жалели – могли бы продать.
Наезжала пару раз теща с инспекцией. Всё, что Марья Марковна смести и вытрясти из квартиры не успела, аккуратно укладывала в фирменные пакеты из супермаркета и, ворча и охая, везла домой – пригодится. Катя, конечно, пыталась ее отговорить, но Сергей останавливал: не надо, пусть делает что хочет, это теперь не наша забота; а Катя все равно переживала – завалит же квартиру под самый потолок, только волю дай, и кто такую купит тогда, заваленную? Это ведь полгода потом не разъехаться! «Ничего, потерпим», – успокаивал Сергей и шел красить окно или мыть потолок: уж очень ему не терпелось перебраться подальше от тещи.
В итоге осталось от прошлой обстановки только старое любимое кресло хозяина, с разодранными подлокотниками и проваленное чуть не до пола, довольно крепкая полутораспальная кушетка в дальней комнате, полка для обуви, встроенный коридорный шкаф, чью вечно открывающуюся дверцу Сергей снабдил новеньким блестящим шпингалетом, мутное зеркало в ванной, сама ванна и унитаз, которые Катя едва отдраила термоядерной какой-то химией с высоким содержанием хлора. Плиту, конечно, выкинули от греха – там одна конфорка едва теплилась, да и от нее тревожно попахивало газом.
Все окрестные контейнеры забили Сергей и Катя рухлядью, вынесенной из квартиры, – даже ближние, зелененькие, под навесом, наплевав на бурчание местного дворника. Старшее поколение бдительно наблюдало за новыми жильцами. Под окнами курсировали, выстроившись в рядок, три сухонькие старушки – дневной дозор. Главная, в любую погоду в белом вязаном берете, всегда идущая чуть впереди, недобро косилась на окна пятого этажа и нашептывала что-то своим товаркам, истово жестикулируя, а две сопровождающие согласно кивали. Было не очень-то приятно, но Сергей и Катя старались не обращать внимания: детей с ними не крестить, а язык-то без костей, давно известно – пусть ведет дотошных старушек хоть до стольного града