последней смелой выходкой Душе.
Теперь ему оставалось ждать, пока Шнеддерер не закончит диктовку. Это были самые трудные минуты в его жизни, ибо он не смог в короткое время сконцентрировать свои мысли и оценить свой поступок, а тем более продумать возможные отговорки. Ему даже не пришло в голову попытаться выяснить, находились ли в стопке папок и другие карты. Если карта была одна, то ее пропажа будет обнаружена сразу же, и он не успеет даже выйти из здания. У него, конечно, была надежда в один из последующих дней незаметно извлечь карту из укрытия, пока же его тревожила лишь одна мысль – сможет ли он живым покинуть этот дом.
Задумавшись, он не заметил, как Шнеддерер закрыл дверь соседней комнаты и сел на свое место за письменным столом. Выбрав два образца обоев, он сказал:
– Стало быть, в понедельник.
Душе был отпущен. Шнеддерер снова уткнулся в бумаги, даже не посмотрев на карты. Стало быть, пока у него не возникло никакого подозрения.
Ноги Душе от страха едва передвигались, когда он спускался по лестнице. Он ожидал каждую секунду, что его вдруг схватят за шиворот или даже выстрелят в спину. Но ничего не произошло. Отправившись в кафе, чтобы пропустить заслуженную рюмочку, он почувствовал, что постарел на несколько лет.
Через несколько часов гнетущее чувство страха исчезло, и он стал почти прежним Душе. Перед тем как вечером снова направиться в кафе, когда дети – одиннадцатилетний Жаке и трехлетняя Моника – были уложены спать, Рене рассказал своей жене, мягкосердечной, но бравой Одетте о происшедшем. Та, привыкшая к непредсказуемым выходкам мужа и относившаяся к нему как мать к проказнику-мальчишке, сказала просто и на полном серьезе:
– Это великолепно.
Вспоминая об этом позже, она призналась, что не была даже слишком всем этим удивлена, сказав лишь:
– Он постоянно совершает всевозможные выходки.
В те дни ее в большей степени заботило то, как уговорить Рене есть более или менее регулярно. Война сказывалась на нем в гораздо большей степени, чем можно было думать, глядя на него. Если ей не удавалось положить ему кусочек холодной курицы, то он обычно, перекусив немного, отодвигал тарелку в сторону, говоря:
– Прости, дорогая, но я сегодня не голоден.
Глядя ему вслед из окна своего старомодного дома, на его своеобразную покачивающуюся походку, когда он шел по двору в сторону кафе, она думала: «А ведь он так и не стал взрослым мужчиной».
И она не была совсем уж не права. В тот вечер в кафе Душе чувствовал себя героем, приглашая всех друзей выпить за его счет, не без гордости сообщая каждый раз:
– Знай, что я сегодня пережил нечто из ряда вон выходящее. Да, да, в предобеденное время, когда я был у производителя работ организации Тодта…
Душе повезло с друзьями. Никто из них не ставил его похвальбу под сомнение – трепло есть трепло. До самого полицейского часа с полдюжины членов подпольной группы выслушивали в разных вариациях его