предложение. – Кататония речевой заторможенности является противоположностью кататонии речевой готовности, – Кори почти кричал, но навязчивый звук был громче. – Для нее типична чрезвычайная разговорная инертность., переходящая на отдаленных стадиях развития болезни в полное отсутствие разговорных импульсов. – голос срывался. От страха хотелось плакать. Лоусон бросил книгу на стол и дом наконец погрузился в тишину. Тишину настолько густую и вязкую, что невозможно было в ней дышать. Радио! Эндрю говорил про радио. Кори, сбивая стулья, побежал на кухню, и нашел старый приемник. Кнопки почти вросли в грязь и не двигались.
«Шесть часов ровно. Кто-то уже проснулся на работу, а кто только ложиться в постель. А мы слушаем Шакиру…»
Кори сел на пол возле приемника. Он смотрел в стену, но не видел ее. Приемник хрипел, искажая музыку. Женский голос превращался в хруст костей и кашель захлебнувшегося. Кори пожалел, что включил радио.
Телефон загудел. Будильник. Кори моргнул. За грязными окнами светало. Туман заполонил почти весь его двор. Он скрывал весь мусор и хлам, оставляя лишь силуэты деревьев. Зрелище было завораживающее. Минут пятнадцать Кори смотрел в окно.
Без пятнадцати восемь доктор Лоусон стоял в холле корпуса А. Алана лениво натягивала халат, поверх цветастого платья. Он увидел санитаров, сестер и врачей, плетущихся на работу с угрюмыми лицами. Он побывал на планерке, где чуть не оглох от крика Шварца. Пожилой добряк, оказался не таким уж и добрым.
После сестра Грегсон заварила растворимый кофе и достала домашнюю выпечку в пластиковом контейнере.
– Суховато. Ты добавила мало масла? – санитарка Мириам громко жевала и критиковала стряпню Грегсон. Кори был рад и такому. Он ел, кажется, в понедельник вечером, а сегодня утро среды.
– А, по-моему, очень вкусно. – сказала Алана и Мириам бросила на нее недобрый взгляд. Она была крайне неприятной женщиной. Кори не успел познакомиться с ней вчера, но и знакомству сегодня он был не рад. Поджатые в недовольной ухмылке губы, крашенные в бордовый цвет волосы, и почти не закрывающийся рот. – Кофе пить утром, так все бегут. Но никто ничего не носит. Я должна всех кормить?
– Спасибо, пойду работать. – Алана громко поставила свою кружку в раковину и вышла из бытовой. Кори тоже не стал допивать. Несмотря на бессонную ночь, чувствовал он себя бодрым. Даже на лекции, он вставал с большим трудом, а здесь, поспав едва ли часа три, он был бодр и готов к работе.
Доктор Фарелл пришел в половине девятого. Это был не определенного возраста, лысый мужчина с загорелым лицом и кучей родинок. Ему было совершенно наплевать на происходящее вокруг. Он наступил на разлитую больным кашу, грустно поглядел на свои туфли и двинулся дальше.
– Доктор Фарелл. Я Кори Лоусон. Доктор Шварц сказал, что я буду проходить практику у вас.
– У меня? – переспросил Фарелл, так, будто вообще не понимал, что происходит. – У меня. У меня! – пропел он. Кори стоял у двери и еле сдерживался от того, чтобы не рассмеяться. – Первая клиническая практика?
– Нет.