Устыдившись, я начал бормотать:
– Я завтра приду… Да, после третьей молитвы… Буду ждать тебя, отец мой, и все расскажу, если ты окажешь мне честь вновь посетить мою скудную келью. Я расскажу обо всем, что произошло, обо всем, что случилось со мной в тот день и чему я был свидетелем…
Затем я побежал к себе, мечтая остаться в одиночестве, и по пути молил Господа, чтобы у моих дверей не оказалось никого из больных, – и Господь внял моей просьбе. Я запер дверь и, не зажигая светильника, принялся смиренно молиться, преклонив колени, в полной темноте, уповая на обретение душевного покоя. Но мне не суждено было уснуть той ночью. Всегда, как только в памяти всплывает Александрия, моя постель превращается в колющее ложе. Когда ночные кошмары стали совсем невыносимы, я, заливаясь слезами, горячо воззвал:
– Боже мой, не обдели меня своей милостью, грехи мои давят на меня невыносимо. Избавь меня в великодушии своем от сердечных мук… Успокой меня, Господи, позволь мне вновь родиться без памяти или смилуйся надо мной, призови меня к себе и забери из этого мира.
Долго я молился так о небесном снисхождении и умиротворении моего сердца, но Господь не внял мне, и воспоминания об александрийских событиях накатывали на меня одно за другим.
Лист III
Столица соли и жестокости
Я хорошо помню, как в пору безвозвратно ушедшей юности отправился из Ахмима в Александрию, влекомый большими надеждами. Стоял полдень, самый разгар дня, в церкви все готовились к молитве шестого часа{27}. Я ушел с солнцепека на восточный берег Нила, куда причаливали речные лодчонки и парусные барки. К моему удивлению, на пристани никого не было, видимо из-за палящего солнца. В месяц абиб (таммуз (араб.), июль) после полудня солнце печет немилосердно. В славные стародавние времена древние верили, что солнце – это явление могучего бога Ра, самого главного из богов… Из исчезнувших, стертых из памяти и позабытых богов.
В гавани я укрылся в тени одинокого дерева, такого же хилого, как и я. Его ветви нависали над краем узкого канала, питавшегося нильской водой, широко разливающейся в летние месяцы. Я достал из торбы маленькую икону, с которой никогда не расставался, образ пресветлой Девы Марии, и стал всматриваться в ее умиротворяющий лик. Если б только Господь смог наделить меня такой же чистой матерью, какой была Дева Мария!
Меня одолела дремота, но я быстро очнулся, когда ко мне подошел молодой человек лет двадцати, тащивший за собой обезьянку. Оба они забавно подскакивали при ходьбе, будто связанные одной цепью. Юноша с улыбкой посмотрел на меня и направился в сторону росшей неподалеку высокой пальмы, ветви которой гнулись под тяжестью сухих фиников. Зимой их никто не собрал, так что какие-то попадали вниз, а какие-то остались на дереве.
– Это сахарные финики, и вкус у них отменный, – обратился парень ко мне так, как будто был хорошо со мной знаком либо хотел объяснить, зачем пришел сюда, и просил позволения взобраться на чужую пальму. А может,