округу. Вторая, тоненькая как березка, даже тощая, только водила по набежавшей мужской толпе невидящим мутным взором. Если бы ее отпустили, она, наверное, упала бы в обморок.
– Вот, – насупленный дозорный показал Любиму небольшой мешок, – коней потравить хотели. Рыжухе успели сунуть. Коли падет, я вам сам это все в глотку затолкаю! – вой замахнулся мешком на визжащую, та сразу притихла. Наступила благостная тишина.
– Дай сюда, – Любим выхватил у дозорного мешок, там лежало распаренное зерно, воевода наклонился, понюхал – легкий запах травяного отвара. – Вы кто такие? – обратился Любим к девицам, те угрюмо молчали. – Кто такие?! – надвинулся он на незнакомок.
– Еще одна! Еще одна! – раздалось из темноты.
Любим заметил, как нервно дернулась крепкая девка, словно от удара. Толпа расступилась и в круг света ввели… Любим почему-то сразу признал ее, пугливую красавицу у церкви. А ведь он с того дня ни разу и не вспомнил о ней, а тут поди ж ты, разом всплыли: соболиные брови, мягкие черты лица, большие светлые очи, растрепавшаяся тяжелая коса, приятная округлость груди, под простой со скромной вышивкой беленой рубахой. Только взгляд теперь совсем не испуганный, а наоборот смелый и ненавидящий. И обращен он на него, Любима. Красавица тоже мгновенно выловила его из толпы зевак. Вот ведь, когда Военежич был настроен благодушно и даже игриво, незнакомка его боялась, а теперь, когда он закипает от гнева, она безрассудно смела. Странная девка.
– Кто такие?! – в третий раз вопрошал воевода, явно теряя терпение.
Все три пленницы молчали. По ставшему безразличным, обращенному в себя взгляду красавицы Любим понял, та приготовилась стать мученицей. Было и смешно, и безрадостно. «Что ж делать-то с ними?» И тут ему бросилась в глаза одна примета: одежа на последней девке была простенькая, даже беднее чем у первых двух, ничего особенного, да и ноги босые, а вот выбившийся из-под рубахи нательный крест словно из другого мира, холодный металл ловил огненные искры, привлекая внимание. Любим шагнул чуть вперед, дева едва заметно вздрогнула, но осталась стоять на месте. Выхватив у дозорного горящий трут, Военежич осветил распятье. «Да это же золото! У простой девки нательный крест даже не серебряный, а из золота! Да и наперсницы косятся на нее со скрытым почтением, особенно эта, мордатая. Стало быть, это хозяйка. А раз хозяйка непокрытая, и коса девичья, значит немужатая. И кто за ней стоит? Правильно: отец али полюбовник». Любим хитро прищурился.
– Эту, – он указал на красавицу, – ко мне в шатер.
По рядам воев понеслись похабные шутки и хихиканье. Девушка продолжала быть безучастной.
– А этих, – он сделал паузу, – этих отпустить.
– Как! – выдохнули с десяток глоток, оголодавших без бабского тела.
– Этих отпустить, – твердо повторил Любим, – пусть плывут на тот берег, да передадут… «Отцу или полюбовнику, кого ж назвать?» – Любим чуть поколебался. – И передадут ее отцу, чтобы явился до зари, переговорить