господина Эдгара, и тот, видя, что стареет, взял ее в помощницы. Джефферсон чувствовал себя на верху блаженства, когда она мыла ему волосы шампунем, массировала голову легкими пальчиками. Он чувствовал себя на верху блаженства, когда она спрашивала, не горяча ли или не холодна ли вода. Впрочем, какова бы ни была температура воды, он отвечал, что все отлично. Она могла бы хоть заморозить его, хоть обварить – он стерпел бы, не пикнул. Удобно умостившись на подкладном сиденье, необходимом ввиду его малого роста, он закрывал глаза и млел, воображая, что она – его невеста. Потому что в одинокой жизни, как уже было сказано, есть, конечно, свои преимущества, но иногда бывает именно что… немножко одиноко.
Экая неожиданность: дверь, как ни поворачивай ручку, не открывалась, а между тем надпись «Чик-чик» над входом светилась и мигала, и металлическая штора была поднята. Он попытался разглядеть что-нибудь сквозь занавески. Свет в салоне горел. Под сушильным колпаком спала коза почтенных лет в пластиковой шапочке. Все выглядело совершенно нормально, вот только парикмахера, господина Эдгара, не было видно, так же как и Кароль. Джефферсон постучал в окошко и подождал. Потом постучал погромче – без всякого результата – и, вспомнив, что сзади есть еще окно, решил обойти дом.
Обе створки этого окна оказались нараспашку, но влезть в него было бы правонарушением, а Джефферсону ничто так не претило, как нарушать закон. Он всегда старался вести себя безупречно, отчасти из чувства гражданского долга, но больше, честно признаться, ради собственного спокойствия. Вот почему он вернулся ко входу, еще постучал и, видя, что никто не отзывается, покорно побрел прочь.
Далеко отойти ему не позволила совесть. А вдруг что-то случилось?.. А вдруг Кароль в опасности! При мысли, что можно тем или иным образом отличиться перед юной барсучихой, он развернулся и пошел обратно. Через две минуты он снова оказался позади дома перед открытым окном.
– Господин Эдгар! Мадемуазель Кароль! – позвал он и, поскольку никто не отвечал, собрался с духом и полез в окно, рискуя порвать пиджак.
Он оказался в задней комнате, заставленной всевозможными флаконами, коробочками, пенками, шампунями и прочими лосьонами для волос. Единственными звуками, доносившимися из салона, были звуки местного радио. Какой-то настырный голос призывал слушателей срочно сделать платный звонок по такому-то номеру, в результате чего они, если очень повезет, не выиграют ровным счетом ничего. Джефферсон медленно двинулся вперед и еще раз окликнул:
– Господин Эдгар? Мадемуазель Кароль? Это я, Джефферсон. Я позволил себе…
Коза под колпаком спала крепким сном, из ее полуоткрытого рта с безупречной вставной челюстью медленно сползала на подбородок нитка слюны. Казалось, она совсем уплыла в сладостные грезы. Быть может, ей снились ее правнучата-козлята.
Джефферсон обогнул ближайшее парикмахерское кресло, никем не занятое, – и первым, на что упал его взгляд, были кремовые туфли господина Эдгара,