У Бабенки задрожали коленки, его всего затрясло мелкой дрожью, а ноги сделались ватными. От усача пахло ядреным табаком.
– Так что ты тот самый рабочий с Южнорусского завода? – небрежно спросил сторож, сощурившись. В его манере держаться угадывалось унтер-офицерское прошлое.
– Какой такой самый? – преглупо захлопал округлившимися глазами Бабенко, но быстро взял себя в руки. – Да, я рабочий, токарь. Тут всё верно. Но не с Южнорусского я, а с завода Гретера и Криванека.
– Гретера и Криванека, говоришь? – усач задумался и вдруг просиял лицом. – Тогда всё в порядке.
Токарь понял, что это было что-то вроде проверки, пароля и что он эту самую проверку успешно прошел. Сторож громко закашлял. Тотчас из ворот кладбища появились трое эс-дэков – товарищей Филиппа по цеху. Токари приветливо с ним поздоровались, по привычке назвав «Бабой», и увлекли за собой вверх по Лукьяновской в Волчий яр.
Путь их лежал к бревенчатому деревянном домику с резными наличниками и аккуратным балкончиком на мезонине. В доме горел свет, доносились чьи-то веселые, беспечные голоса. Перед тем как войти никто из эс-дэков даже не оглянулся по сторонам. А вдруг засада?
Постучали в дверь. Через десяток секунд изнутри раздались легкие торопливые шаги, и вскоре на пороге возник высокий худощавый господин с длинным, загнутым крючком носом и элегантной мефистофельской бородкой. Одет он был в ладно подогнанную черную пиджачную пару с простеньким галстуком-регатом. Темно-карие глаза мгновенно скользнули по лицам токарей и, словно что-то считав, засверкали теплыми искорками.
– Вечер добрый, друзья мои! – брюнет сделал великодушный жест, приглашавший гостей войти.
– Здравствуй-здравствуй, дядя! – радостно отозвались токари.
Как только дверь за ними затворилась, лица всех вмиг посерьезнели, сделались угрюмыми. «Мефистофель» быстро подхватил Филиппа под локоть.
– Рады вас видеть, товарищ Бабенко. Меня зовут товарищ Розенберг. Будем знакомы, – скороговоркой прошептал он, пожав мозолистую ладонь токаря. – Это мой дом. Да вы не смотрите, что я на барчука похож, я всего лишь присяжный поверенный.
«Присяжный поверенный – это хорошо», – внутренне успокоился Филипп.
Оставив в стороне лестницу в мезонин, процессия вошла в просторную комнату-гостиную. За круглым столом под красным абажуром сидели трое: два темноволосых студента, один из которых с большой долей вероятности был евреем, а второй дворянином и весьма миловидная девушка с заплетенной в колосок светло-русой косой. На боковой консоли заливался популярным цыганским романсом блестящий медный граммофон. Довольно грубый женский голос, похожий временами на мужской, пел:
«…Я помню вечер – в доме спали,
Лишь мы с тобою, мой милый друг,
В аллее трепетно дрожали
За каждый шорох, каждый звук…»
Бабенко скромно поклонился. Ни студент, ни девушка не поднялись его поприветствовать.