href="#n_17" type="note">[17] пытался, да куда там! За выю[18] бабы вели, едва дышать мог.
Волила[19] травница с ним, с Панаской, поговорить, узнать – нельзя ли обойтись без крайней меры? – да всуе[20] все. Уж очень испорчен оказался мальчишка.
Только вот убить, душу живую навеки сгубив, Мудрая так и не решилась. И мать-отца его бессчастных[21] пожалела. Долго молчала, долго думала, потом сказала:
– Злобы в тебе, отрок, немерено. И в мир пускать таким никак нельзя: беды не оберешься. Однако и живота лишать тебя невместно, как и грех на душу брать великий. Попробую, что ли, иначе помочь, авось время тебя исправит.
И взмахнула травница, ведунья старая, руками.
Тут такое, дроли мои, началось, простыми словами-то и не опишешь. Да борзо[22] – то как!!
За окном вдруг середь ясного дня молонья сверкнула, да гром загремел страшно-престрашно. И гавраны[23] откуда-то к дому слетелись – мрачные да строгие. И емшан[24] у завалинки уж так остро запах, уж так тревожно…
На дворе завизжали перепуганные женки. А на скамье, где только что сидел мальчишка, лишь кучка старого тряпья и осталась.
Подошла к тем лохмотьям Мудрая, пошарила в них, да и извлекла на свет божий куклу. Тряпишную, другие в те времена в наших краях не водились. В шутовском колпаке с бубенчиками да в багрецовом жупане[25]. Повертела в дланях[26], рассматривая, да грустно вздохнула: и щеки красные, и нос большой, и рот до ушей, а глаза все одно злыми кажутся.
Старуха помолчала, что-то обдумывая, и сказала шуту тряпочному:
– Всю свою жизнь мелкоте нашей ты, Панаска, одно горе нес да слезы. Теперь смех вызывать будешь, урок твой таков. Да злость-то свою сховай подале, отрок бессчастный, ведь мальца напугаешь да урока не сполнишь… тогда беда! Ведай – каждая детская слеза болью дикой для тебя обернется в сердце несуществующем…
Кукла эта – клетка для больной души твоей, разумеешь, Панаска? Нерушимая клетка! Разве невинное дитя вдруг ее в огонь весенний бросит, когда лядина[27] зеленью свежей покроется, а старая ее одежина кострищем ясным займется… Только и тогда тебя, Панаска, вряд ли в ирии[28] ждать будут!
Времени у тебя теперь с избытком, думай, отрок, авось и научишься людей любить. Без этого жить на земле тяжко, да и незачем…
Тряпочный Панаска, ясно-понятно, безмолвствовал. Ведунья еще раз осмотрела смешную игрушку и произнесла:
– Слушай меня внимательно и запоминай, повторять не буду. Это последнее, что ты от меня услышишь. Дальше придется остаться наедине с собой да с собственной совестью.
Помолчав, старуха сурово закончила:
– Быть тебе шутом гороховым, Панаска, до тех пор, пока не попадешь в руки мальчишки более испорченного, чем ты сам. Тогда-то и поменяешься с ним местами. Бессчастный займет твое место, ты – его. Надеюсь, к тому времени ты все же человеком станешь.
Мудрая поморщилась, сомневаясь, но все же сказала:
– Правда, есть и другой путь…