своей конструкции столь шаткую и спорную концепцию как азиатский способ производства? Почему вопреки всем законам истории поместил Россию ХХ века между первобытно-общинной и рабовладельческой формациями (античностью, по Марксу)? И если он действительно считал СССР и Россию настолько замшелыми реликтами цивилизации, неужели действительно рассчитывал за несколько месяцев выдернуть страну из тысячелетней отсталости, где она столь прочно, на его взгляд, укоренилась? Представляется, что ответ на эти сугубо риторические вопросы лежит в другой плоскости. Горькая правда заключается в том, что идеолог либеральных реформ намеревался демонтировать не только и не столько социализм, но и всю российскую государственность, как таковую, коль скоро вся российская история и цивилизация были неправильными, незападными, непрогрессивными, а Россия тысячелетиями блуждала в тупиковом ответвлении истории.
Характерно следующее утверждение Гайдара: «Лишь в XIX веке „Запад“ и „Восток“ по-настоящему встретились. Эта встреча показала преимущества западной системы: экспансия в самых разных формах шла с запада на восток и никогда в обратном направлении…» [9, c.18]. Если, конечно, не считать трехсотлетнее татаро-монгольское иго! Одной полуфразой Гайдар подписал приговор Востоку с его тысячелетней историей Китайской, Османской, Персидской империй, цивилизаций Индии и Ближнего Востока.
Не удивительно, что после такого заявления следует тезис о том, что «с XVI века проявилось легшее в основу всех последующих конфликтов главное обстоятельство – Россия оказалась в положении перманентно догоняющей Запад цивилизации». При этом автор нисколько не сомневается, что Россия должна непременно догонять Запад. Он рассматривает два возможных ответа на европейский вызов. «Первый: попытаться перенимать не структуры, воспроизводящие экономический рост, а только его результаты, идя при этом „своим путем“; …используя государственные структуры для экономического скачка, для преодоления отставания». Другая стратегия заключается в том, чтобы «изменить само устройство социально-экономической системы, попытаться снять многовековые наслоения, восстановить прерванное социальное и культурное единство с Европой, перейти с „восточного“ на „западный“ путь, пусть не сразу, постепенно, но взрастить подобные европейским институты на российской почве и, опираясь на них, создать мощные стимулы к саморазвитию, инновациям, предпринимательству, интенсивному экономическому росту. Но это неизбежно означает „укоротить“ государство» [9, c.48]. Вполне понятно, что его сердцу был любезен именно второй путь, на который он безжалостно выволакивал Россию в лихих 1990-х годах.
Далее Гайдар бегло анализирует прозападные реформы Петра I, однако, и они его не устраивают. «В петровской политике обе альтернативные линии причудливо переплетаются, и все же опора на государственную силу, машину принуждения