упомянуто в некрологе! Например, в нем не говорилось, что мама болела несколько лет, но умерла совсем не из-за этого – по крайней мере, никто не предполагал, что именно это конкретное осложнение станет причиной ее смерти. Слово «скоропостижно» даже близко не отражало всей парализующей, удушающей, ослепительной внезапности случившегося. В некрологе не говорилось о том, как это было несправедливо, что этого никогда не должно было произойти. Он умалчивал о том, насколько ее смерть… неправильна. Она так долго болела, так разве мы не заслужили возможности попрощаться? Хотя она умерла дома, рядом в тот момент никого не оказалось. Мы же не знали, что она умирает. И она не знала.
«Обожаемая». Так говорилось в некрологе. «Обожаемая мама Оливии и Мэдлин». Сейчас я перечитываю заметку, и слово встает у меня поперек горла. Оно звучит пафосно и слащаво, но тогда казалось самым подходящим для описания того, какой огромной частью нашего с Мэдди мира была мамина любовь к нам и наша любовь к ней. Эта любовь была моим воздухом. Без нее я ощутила себя совершенно беспомощной.
Я случайно услышала, как папа говорит с кем-то из соболезнующих по телефону. «Да, Ливви и Мэдди держатся. Даже слишком хорошо, на мой взгляд». С одной стороны, его слова привели меня в ярость; с другой – было приятно их слышать. Я ощутила гордость. Другая на моем месте рвала бы на себе волосы. Я же держалась лучше всех; никто не ожидал, что я окажусь такой стойкой. Я поклялась себе быть идеальной горюющей дочерью и сдержала обещание. Я собиралась всем доказать, что лучше меня никто не переносит траур. Никто даже не заметит, что я оплакиваю мать. Никто не посчитает меня эмоциональной, ненадежной или, не дай бог, истеричной. Меньше всего мне хотелось делать из случившегося трагедию. Обычно я делала трагедию из всего, но сейчас необходимость в драматизации отпала, ситуация сама по себе сложилась страшнее некуда. И еще мне не хотелось привлекать лишнего внимания. Баланс сил нужно было распределить иначе. Поэтому я и решила, что должна вести себя хорошо и сдержанно. Публичное выражение горя – слабость, сказала себе я. Только неудачники убиваются прилюдно. Разумеется, поставив себя таким образом, я все равно перетянула внимание на себя. Мне хотелось, чтобы окружающие меня пожалели, а я – раз! – и ошеломлю их своим спокойствием.
Надо сказать, что мое карьерное положение в то время все еще было довольно ненадежным. За год до случившегося я окончила юридическую школу и сдала экзамен на барристера, поступив в адвокатскую палату, специализирующуюся на уголовных делах и расположенную в самом центре Темпла[5]. Барристеры по уголовным делам работают на себя, но объединяются в коллегии – палаты[6] – и вместе снимают помещение, нанимают общий персонал, пользуются общими офисными ресурсами и нередко разделяют одни и те же принципы. Начинающие барристеры поступают в ученики к более опытным уголовным адвокатам; ученичество длится полгода, и все это время ученики следуют за наставниками по пятам, осваиваются, постигают азы и выполняют