дно бачка еще с большей ревностью и еще с большей жадностью. Это – те, у кого своих ложек нет. Они ждут «смены». По бараку мечутся люди, как-то не попавшие ни в одну «артель». Они взывают о справедливости и об еде. Но взывать, в сущности, не к кому. Они остаются голодными.
– В лагере такой порядок, – говорит какой-то рабочий одной из таких неприкаянных голодных душ, – такой порядок, что не зевай. А прозевал – вот и будешь сидеть не евши: и тебе наука, и советской власти больше каши останется.
Наша продовольственная «артель» возглавляется Борисом и поэтому организована образцово. Борис сам смотался за кашей, как-то ухитрился выторговать несколько больше, чем полагалось, или, во всяком случае, чем получили другие, из щепок настругали лопаточек, которые заменили недостающие ложки… Впрочем, сам Борис этой каши так и не ел: нужно было выкручиваться от этих самых дров. Техник Лепешкин, которого мы в вагоне спасли от урок, был назначен бригадиром одной из бригад. Первой частью нашего стратегического плана было попасть в его бригаду. Это было совсем просто. Дальше Борис объяснил ему, что идти рубить дрова мы не собираемся ни в каком случае и что дня на три нужно устроить какую-нибудь липу. Помимо всего прочего, один из нас троих все время будет дежурить у вещей – кстати, будет караулить и вещи его, Лепешкина.
Лепешкин был человек опытный. Он уже два года просидел в ленинградском концлагере, на стройке дома ОГПУ. Он внес нас в список своей бригады, но при перекличке фамилий наших выкликать не будет. Нам оставалось: а) не попасть в строй при перекличке и отправке бригады и б) урегулировать вопрос с дневальным, на обязанности которого лежала проверка всех оставшихся в бараке с последующим заявлением вышестоящему начальству. Была еще опасность нарваться на начальника колонны, но его я уже видел, правда мельком, вид у него был толковый, следовательно, как-то с ним можно было сговориться.
От строя мы отделались сравнительно просто: на дворе было еще темно, мы, выйдя из двери барака, завернули к уборной, оттуда – дальше, минут сорок околачивались по лагерю с чрезвычайно торопливым и деловым видом. Когда последние хвосты колонны исчезли, мы вернулись в барак, усыпили совесть дневального хорошими разговорами, торгсиновской папиросой и обещанием написать ему заявление о пересмотре дела. Напились кипятку без сахару, но с хлебом и легли спать.
Психологическая встреча
Проснувшись, мы устроили военный совет. Было решено: я и Юра идем на разведку. Борис остается на дежурстве. Во-первых – Борис не хотел быть мобилизованным в качестве врача, ибо эта работа намного хуже лесоразработок – преимущественно по ее моральной обстановке, и, во-вторых, можно было ожидать всякого рода уголовных налетов. В рукопашном же смысле Борис стоил хорошего десятка урок, я и Юра на такое количество претендовать не могли.
И вот мы с Юрой солидно и медлительно шествуем по лагерной улице. Не бог весть какая свобода, но все-таки можно пойти направо и можно пойти налево. После