мне, ответ ему был ясен, он задумался над чем-то своим.
– Мы привыкли жить по инструкциям, – наконец сказал ОН, отвернувшись от меня, и я была вынуждена следовать за ним, как Луна за Землей, чтобы не потерять ни слова. – Мы привыкли следовать правилам. С рождения – в детский сад. Потом в школу. Потом в институт. Если не поступишь – ты неудачник. Если окончишь, но не будешь работать – вообще ненормальный.
– Но ведь и за границей так же?
– Танька, ты дура! Так же, да не так же! Люди, у которых есть деньги, совершенно спокойно могут не работать, и их никто не будет осуждать.
– Но ведь у нас денег нет? – Я смотрела на него почти с жалостью. Так вот он о чем. Он боится, что его все считают неудачником.
– Да будь у меня хоть миллион долларов, все мои жены, бывшие и настоящие, все, как одна, послали бы меня работать. Вкалывать на какую-нибудь дурацкую фирму. Или в сраное рекламное агентство, в котором люди пекут такое говно! Чтобы я был послушным, покладистым. Вставал в семь часов, обязательно брился, получал гроши, но был как бы при работе.
– Я никогда тебе ничего о работе не говорила…
Он еще раз взглянул на меня с сожалением, будто хотел сказать, не говорила, потому что я не твой муж.
И вот сейчас я стояла в Париже уже без него и вспоминала наш разговор, и снова смотрела на колокольню и узкий длинный неф самой церкви. Погода была точно такая же, как тогда, но сейчас ветер казался мне более теплым, а солнце – поярче. Двери церкви были закрыты.
Войти? Не войти? В тот раз мы так внутрь и не вошли.
– Ладно, Танька, пошли! – он смилостивился надо мной, обнял за плечи, повернул и потащил куда-то в проулок. – Детей, хоть и глупых, все равно приходится кормить, чтобы они не умерли с голоду.
«Глупый ребенок…» Вообще-то мне было тогда не так уж мало лет – двадцать два или даже двадцать три… Подсчитывать сейчас было неохота. Конечно, в слове «глупый» было уничижение, но ведь «ребенок» же… Я была согласна остаться глупым ребенком навеки. Только бы быть ЕГО ребенком!
Тогда на мне был модный белый плащ. Ветер кружил по гранитным ступеням желтые листья. Я подняла повыше воротник своей куртки.
И на черта я сейчас пойду внутрь?
Раньше я думала, что это страшно – знать, что мир есть, он существует, а тебя в нем уже нет. А теперь мне не страшно. Ведь ОН уже умер. Он получил этот опыт вперед меня, так чего мне бояться? Для чего я живу?
ОН говорил тогда о свободе. Да, я не свободна. И никогда не буду свободной. Видимо, меня действительно так воспитали. Я прекрасно знаю, что мир несовершенен, и в нем много чего можно усовершенствовать, но в нашей стране это невозможно. А для меня это вообще нигде невозможно. Я даже не буду пытаться. Я все равно даже для себя ничего не сумею сделать правильно. Что уж говорить о том, что надо быть полезной другим?
И почему-то в этот момент передо мной отчетливо всплыло нежно-бледное лицо Мари и молоденькая мордочка Ленки. Они всплыли на миг и исчезли.
Я шагнула через улицу. Прохожих было немного, машин тоже. Отойдя подальше, я обернулась, чтобы снова посмотреть на церковь. Да, я не свободна,