и без командира сам отлично знает, что ему делать, и великолепно может существовать без младшего лейтенанта Малешкина.
Саня спустился в машину и спросил, чем они занимаются. Вместо ответа Осип Бянкин в неприятной форме сделал командиру выговор, суть которого заключалась в том, что он не покладая рук чистит машину, а другие ее только… Тут заряжающий выдал такое словечко, что Малешкина затрясло от бешенства. Огромной силой воли он сдержал себя и спокойно заметил, что так с командиром не разговаривают.
– А как же еще с вами разговаривать? – возмутился ефрейтор. – Сколько раз говорил вам очищать ноги! А вы что? Посмотрите, сколько на сапогах приволокли снегу.
Саня посмотрел на ошметки грязного, талого снега и отвернулся.
Минут пять работали молча. Саня старательно очищал грязь с панелей радиостанции и ждал, кто же воткнет ему очередную шпильку. Не выдержал Щербак; сначала он обругал помпотеха, который мало отпускает ветоши на протирку, потом Малешкина.
– Если вы, командир, будете понапрасну гонять рацию и разряжать мне аккумуляторы, я доложу помпотеху, – заявил он.
Саня мужественно смолчал, хотя кто знает, чего ему это стоило. Окончательно добил Саню наводчик. Он вытащил из-под пушки противогаз и спросил:
– Чей?
С противогаза ручьем стекало масло.
– Товарища гвардии младшего лейтенанта Малешкина, – громко объявил ефрейтор.
Домешек бросил Сане под ноги противогаз и объявил перекур. Экипаж оставил Саню в машине одного, а сам выбрался наверх покурить.
«Как будто здесь не могли, – горько усмехнулся Саня. – Специально хотят подчеркнуть, что я для них ничто, круглый нуль. И бьют-то как, подлецы! И синяков не оставят. Ни к чему не придерешься. Они кругом правы, я кругом виноват. Ну как теперь с ними мириться? А мириться надо. Иначе затюкают».
Саня вспомнил, что у него где-то запрятана на черный день пачка легкого табака. Саня разыскал ее, вылез из машины и со словами: «Закурим моего легонького, офицерского» – положил табак на колени ефрейтора.
Все потянулись за легким табаком, молча свернули цигарки. Саня тоже свернул, похлопал по карманам и выжидательно посмотрел на Домешека.
– Ком глих, – сказал наводчик.
– Чего, чего? – переспросил Бянкин.
– По-немецки «ком глих» – сейчас, – пояснил наводчик, вынимая из потайного кармана зажигалку. Зажигалка у него была трофейная и очень срамная. Домешек ею дорожил и гордился. Осип Бянкин, наверное, сто раз любовался зажигалкой и столько же возмущался. И сейчас он вертел в руках зажигалку и ухмылялся.
– Невесте такую похабель подарить вместо обручального кольца! Глупость и похабель. Хошь заброшу? – Ефрейтор занес руку.
Домешек от испуга посерел:
– Ты что?! Ты что?! Слышишь, не дури!
Бянкин еще раз с омерзением посмотрел на зажигалку и бросил ее наводчику.
– Все, больше ты ее не увидишь, – сказал Домешек и запрятал зажигалку под бушлат.
– Вместе с комсомольским