как остальные члены кабинета министров были предоставлены сами себе и на остановках добывали себе пропитание посредством обмена своих вещей на еду.
У Толстопузова и впрямь, кроме узелка с вещами и деньгами в узелке ничего в Головотяпии не было – всё своё и чужое имущество он заблаговременно вывез за пределы России силами своих весьма деятельных сыновей. В Швейцарии его сыновья и прочие родственники на вывезенное купили добротное поместье с большим участком земли и кожевенным заводом, завели бойкую торговлю и ждали возвращения отца-благодетеля. С собой у Толстопузова была некоторая сумма золотых, завёрнутая в тряпочку и помещённая в мякину ржаного хлеба; сумма, достаточная для того, чтобы скупить весь поезд с его содержимым и в одиночку на нём добраться до самого Парижа. Но знал об этой сумме только он, прибедняющийся министр финансов республики – бывший купец Толстопузов.
На границе Головотяпии с югом России стояли уже регулярные белогвардейские войска, и беженцы могли, пересекая границу, с облегчением перекреститься, что и было сделано в массовом порядке. К границе же подтягивались по просёлочным и столбовым дорогам и одиночные подвозы с беженцами – помещиками, буржуями и разношёрстной интеллигенцией.
Дальнейшая судьба белоглуповцев оказалась различной. Елизавета с Митрофаном благополучно вывезли во Францию всё своё имущество, где и приобрели маленький «шато» на берегу Луары недалеко от Анжера с хорошим виноградником и замечательными подвалами. Митрофан быстро переучился на производителя вин, и в этом «шато» стали производить сухие вина, но исключительно белые. В этом выборе не было никакой агрономической причины. Красные вина в этом поместье не производили и не пили исключительно из политических соображений. Любители вин сегодня хорошо знают марку белого выдержанного «Ани-Аними», которая гарантирует высокое качество и соревнуется на столах богачей всего мира по стоимости с вином «Мутон-Ротшильд».
Удивительным образом Елизавету нашёл во Франции её бывший возлюбленный Пупыркин – тот самый офицер артиллерист, который влюбил в себя юную Елизавету ещё в дореволюционной России. Он валялся в ногах у княжны, клялся в любви и отрицал всё. Даже когда Елизавета пересказала ему всё, что она слышала своими ушами в публичном доме Глупова, слово в слово, Пупыркин всё отрицал:
– Да как ты можешь такое говорить, любимая! Как я мог себе такое позволить, ты только подумай! Я, человек бесконечно любящий тебя и готовый носить на руках всю жизнь! Как это могло быть? Это был обман врагов и недругов! Это был обман слуха! Обман зрения и вообще… обман! А если я и виноват в чём, то прости! Но только не в этом. Прости, хотя и не чувствую за собой вины, но всё равно прости! Прости, что стал невольным виновником твоих страданий, прости! Я ведь тоже страдал и мучился. Когда меня разлучили с тобой, я ведь каждый день писал тебе письма! По два письма в день! Как не получала? Значит, кто-то завидовал нашей пламенной и нежной любви и мешал нам… Ах, пожалей меня,