я? И радуются удобству темных кожаных диванов, черной глади кофе и его горькому вкусу, не говоря уж о желтом глазке ванильного крема сверху вспученных пластин масляного слоеного теста? А вдруг у них в душе звучит осанна полноте мира? И они того гляди расплачутся от благодарности, что день подарил им так много? Взять хоть их магазинные пакеты, сколь они экстравагантны и затейливы, некоторые даже с продернутыми веревочками вместо обычных приклеенных бумажных ручек, как у пакетов из простых супермаркетов. А логотипы торговых марок, над которыми кто-то трудился дни и недели, вкладывал в разработку их все свои знания и опыт, получал замечания и предложения на встречах с другими отделами, переделывал, быть может, показывал друзьям и домашним, советовался, не спал ночами, потому что, конечно, эскиз кому-то не нравился, несмотря на всю креативность и изобретательность автора, но наконец логотип утвердили, запустили в производство, и теперь он красуется на пакете на коленях вон, например, той женщины лет пятидесяти с жесткими, крашенными чуть ли не золотом волосами.
Настолько экзальтированной она, пожалуй, не выглядела. Скорее натура, склонная к созерцательности. В глубоком внутреннем мире с собой по итогам долгой и счастливой жизни? Где идеальный контраст между белым, твердым, холодным фарфором кофейной чашки и ее черным, текучим, горячим содержимым был лишь временным конечным пунктом пути, проложенного среди предметов и явлений мира? Потому что она видела же когда-нибудь наперстянку, цветущую на осыпи? И пса, задравшего лапу на фонарный столб в парке одним из тех туманных ноябрьских вечеров, что так способствуют мистической красоте города? Когда воздух заполнен, ах-ах, мельчайшими каплями дождя и они не только пленкой облепляют кожу и шерсть, металл и древесину, но отражают свет, отчего серая субстанция вокруг блестит и переливается? Разве не довелось ей увидеть, как некто выбивает подвальное окно в дальнем углу заднего двора, потом открывает щеколду и заползает внутрь, чтобы своровать что там найдется? Пути человеческие воистину странны и причудливы. Наверняка у нее есть в хозяйстве небольшой металлический штатив под солонку с перечницей, обе из рифленого стекла, но с крышками из того же металла, что и штатив, и с мелкими отверстиями, чтобы, соответственно, соль и перец могли сыпаться? И что только она из них не посыпала! Свиные отбивные, бараньи ноги, золотистые прекрасные омлеты с зелеными прожилками шнитт-лука, гороховый суп и стейки. По горло сытая этими впечатлениями – а каждое из них своим вкусом, запахом, цветом, формой не могло не запасть в душу навечно, – она, и в этом ничего удивительного, ищет за столиком кафе покой и тишину и, судя по ее виду, не намеревается принять внутрь более ничего из даров мира сего.
Мужчина передо мной наконец-то получил, что явно было не просто, свои три латте, и девушка-бариста с черными, по плечи, волосами, мягкими губами и черными глазами, мгновенно оживлявшимися, стоило ей заметить знакомого, но сейчас равнодушными, посмотрела на меня.
– Один черный кофе? – сказала она прежде,