они остались одни, Алим взмахом руки пригласил Андрея сесть рядом.
– Знашь, – произнес старец, – а ты стал мне вроди сына.
Глаза его заблестели. Андрей растерялся:
– Тогда я… могу остаться.
Алим посмотрел на парня. Что творилось у деда в голове, трудно сказать, только он в раздумье покачал головой.
– Нет. Митяя не бросай. Он те лучше брата. Да и че те со мной, стариком. Скука. Уж иди своей дорогой. Только тово… пока назад не надоть. Боюсь. Я те говорил, Яван – строгий князь. Не успешь и подумать, как веревку на шею оденуть.
Эти слова напомнили Андрею и дядькин крик: «Камень на шею и в прорубь!» От такого воспоминания его даже покоробило.
– Так, значит, дорога одна?
– Да. В Дикое поле. Я те говорил, тамо хорошо. Воля вольному. Правда, всяко будить. Мне приходилось обутки… варить. Больше жрать нече было. Вот так-тоть. Атамана слухай. Но и сам тово… поставь ся, чтоб не мыкали. Ты парень здоров, силенкой бог не обидел. Да и голова твоя светла. Бог даст, сам атаманом будешь.
Загремел сапогами Митяй и, войдя в землянку, ошарашил:
– Река-тоть подыматся. С чаво? – он стал говорить многие слова как Алим.
– В верхах-то дождить, вот и вода преть, – пояснил Алим, – ну, – и он рукой показал на стол, где стояла еда.
Парни удивились, когда дед выставил кубки и бочонок с жидкостью. Он зубами вытащил пробку и разлил содержимое. Медовуха была выдержана и легко ударила в голову. Наливая по второй, Алим сказал:
– Признаюсь, дети мои, – он заговорил на родном языке, – что мне очень жалко расставаться с вами. И хочу напомнить, что Дико поле любит сильных, смелых, верных. Не поддавайтесь искусителям и сладкоголосым. Они первые и предают. Не отталкивайте прямых и грубых. Они надежнее и вернее. Эх, скинуть бы мне лет пятьдесят, повел бы я вас знакомыми тропами, научил многим хитростям. Но… не судьба. Помните одно: жалости к врагу у казака нет. Но за друга он жизнь отдаст. Нет честнее казака. Одним словом, казацкой вам удачи!
Свой кубок Алим пил долго, старательно и вроде бы больше ничего не хотел говорить. Когда, наконец, кончил пить, подолом рубахи отер усы, бороду и проговорил:
– Лучше не свыкаться, коли приходится расставаться. Но знайте: это все, – он расставил руки и повернулся кругом, – ваше.
Затем вытащил хранившуюся на его груди вместе с крестом миниатюрную иконку.
– Ета иконка, – произнес он, глядя на нее, – из самого Русалима. Говорили, что ее держал в руках Сам, – и поднял вверх палец. – Она верно хранила меня. Дай-то бог, чтобы это было и с тобой. Береги ее пуще глаз своих, – и надел ее Андрею на шею. – Да храни тя Бог, – с этими словами он перекрестил его. – А те, Митяй, – он пошел в темный угол, вынес оттуда нательный крестик и надел его на Митяя, – ен тожесть оттудова и будить тя беречь. Да хранит и тя Бог, – и тоже перекрестил его.
Сборы закончены. Мешки набиты до отказу. Ничего не пожалел для них Алим. Даже отдал свои винцерады, добытые им на славных