крейсера, а сейчас его уступали ему. Но он прошел мимо, в глубь кают-компании, и уселся на свободное место между Шатиловым и Барбовичем.
– О чем речь? – вновь, бегло оглядев всех, спросил Врангель.
– Обо всем понемногу. О жизни, – уклончиво ответил Науменко. – В том смысле: что было, что будет, чем сердце успокоится.
– Ну, и к чему пришли?
– Ни к чему. У каждого своя правда.
– Размышляем, ваше превосходительство, как так получилось, шо мы сейчас из дому бежим, а большевики в наших домах вино-водку пьют, – пояснил Науменко. – Пока убегали от большевиков, думать было некогда. А сейчас появилось время, и жуткая обида нас взяла.
– Я тоже об этом думаю, – согласился Врангель.
– Вот! По всему так получается, что не должно бы такого быть, – прогудел своим низким голосом Барбович. – До Тулы дошли, до Москвы осталось два конных перехода. Это если без спешки, с ленцой. Что случилось? Кто и когда допустил ту самую главную ошибку, из-за которой мы, как те бездомные бродяги, по чужим огородам шастаем?
– Ну, и к чему пришли? – нахмурившись, допытывался Врангель. Он понял, это стрела в его адрес.
– Нету вывода. Каждый в свою дудку дует. Вон Кривошеин, тот стоит на том, что виноват весь народ. Будто вся Россия, весь народ поднял руку на «помазанника Божия». За это, говорит, нам и послана кара небесная.
– Не переиначивай, я не так сказал, – покачал головой Кривошеин. – Я о чем? Если бы мы все… Ну, все наши вожди разом объявили, что ведут войну с большевиками ради того, чтобы в дальнейшем восстановить на престоле законного царя…
– Вспомнил. Расстреляли законного царя. А незаконного…
– Всем миром выберем. И станет он законным, – продолжил Кривошеин, – Михаил Романов тоже когда-то незаконным был, пока народ свою волю не изъявил. И сейчас бы так. Был бы царь – и народ поддержал бы нас. Пожили без царя, узнали теперь почем фунт лиха. Особенно крестьяне. Они в нашем государстве – главная сила, всю страну кормят. А к ним бы и рабочие примкнули… Это я так, в порядке размышления.
– Позвольте не согласиться, – отозвался со своего места генерал Абрамов. – Крестьянин, взять, к примеру, тех же донцов, прошел школу мировой войны. И нахватался от родовитой интеллигенции – офицеров, генералов – вдоволь зуботычин. Что в армии, что дома крестьянин всегда ощущал себя черной костью. Его во все времена унижали. А у него начала просыпаться своя гордость. Не-ет, он теперь уже не потерпит издевательств. И не простит.
– Но вы-то, надеюсь, не применяли кулаки?
– Не надо переходить на личности, Александр Васильевич. Я знаю много вполне приличных офицеров и генералов. Но их, к сожалению, абсолютное меньшинство.
– Выводы! Выводы! – воскликнул Кривошеин.
– Выводы? – Абрамов немного помолчал, собираясь с мыслями. – Надо было провозгласить демократические лозунги! Да-да! Именно демократических преобразований ждал от нас народ!
– Эко