чучело и мягко, как кошка, спрыгнула на пол. Дунула на покрытые пылью перья, и густое облачко пыли вместе с высохшими остовами насекомых с ближайшей паутины стало оседать на пол. Я поставила птицу на придвинутый к стенке стол и, решив заняться ею позже, отправилась осматривать свои владения.
Сорочью усадьбу собирались отремонтировать и перестроить. Отодрать палас и начистить паркет; сломать перегородки и сделать свободную планировку, чтобы по дому мог легко циркулировать свежий воздух. Оборвать обои, заново оштукатурить и покрасить в какой-нибудь модный цвет стены. Я видела план реконструкции.
Не думаю, что дедушке план понравился бы. Дом он оставил в наследство своим трем детям: моему отцу и его брату с сестрой, а еще, как ни странно, моему брату. Похоже, дедушке пришла в голову фантазия, что Чарли как первенец старшего сына продолжит семейное дело, на которое моему отцу было наплевать, женится и благополучно передаст ферму следующим поколениям Саммерсов. Но брат всей душой был привязан к городу, городской жизни, здесь его ждала многообещающая карьера врача. Уж лучше дедушка оставил бы дом мне. По крайней мере, я не стала бы потрошить его. Оставила бы все так, как было всегда.
Но мое мнение ничего не значило. Меня пригласили на семейный обед, устроенный после чтения завещания, и на нем никто почти ни слова не говорил по этому поводу. Все уже твердо знали, чего они хотят, и родители, и тетя с дядей, только бледный Чарли, сжимая в руке бутылку пива, насупившись, сидел в углу. Он чувствовал себя виноватым, я это знаю, его терзала совесть, что он унаследовал так много, а вот его сестра и другие родственники не получили почти ничего. Сделав еще несколько глотков, Чарли, слегка покачиваясь, встал.
– А что, если я захочу стать фермером?
Все дружно рассмеялись. Но я понимала, что в ту минуту он нисколько не шутил. Мне кажется, на какое-то коротенькое мгновение мой брат даже представил себе, как он заживет новой жизнью.
За огромным обеденным столом родителей было решено разделить ферму – и это после того, как она принадлежала семье уже несколько поколений – и продать, оставив себе только дом. Из него сделать гостиницу, предоставляющую постояльцам ночлег и завтрак; так, по крайней мере, можно будет оплатить его содержание. Мы никогда не были бедны. И я не могла понять, зачем нам еще деньги, если они у нас и так есть, но эту мысль оставила при себе. Кто его знает, какие у них были резоны. На этой ферме прошло счастливое детство отца и его брата с сестрой, но с тех пор много воды утекло, было много всяких событий, и они предпочли об этом не вспоминать. Да и все остальные тоже. Но я никак не думала, что они захотят прежде всего расправиться с домом.
Я ходила по пыльным комнатам, по коридорам, увешанным старыми акварельными пейзажами и натюрмортами, и понимала, что для меня это последняя возможность прочувствовать дом таким, каков он есть, что скоро наследие семьи измененится до неузнаваемости или вовсе будет уничтожено, исчезнет навсегда.
Впрочем, кое-что