в школу его всегда приводила бабушка. Сухонькая, маленькая, с короткой стрижкой, одета, как мальчик-подросток, казалось, в вещи с чужого плеча, из которых все давно выросли, и вот теперь она их донашивает. Ни цвета их, ни рисунка ткани разобрать было нельзя. Если должны были быть пуговицы на каком-либо месте, то они обязательно отсутствовали или разнились в размере, а то и содержании.
А ей и невдомёк, нарядится и ходит. Где она их брала, не понятно, – тряпьё, не иначе. Возможно, на вес в секонд хенде приобретала по дешёвке. Смешно смотреть было на такую женщину без возраста. Трудно было оценить, сколько ей стукнуло от рождения на данный момент, но бегала она легко, исправно поспевая на начало первого урока внука.
После её посещения, рекреация на первом этаже школы, по которой она совершала пять минут назад свой ход, наполнялась сырым запахом подвала, гнили, прелья и ещё чего-то непонятного одновременно с шумом ребятни, вкусом подгоревшей пшённой каши из столовой.
Портфель внука, который она несла на своих выпирающих плечах по дороге в школу, всучала ребёнку лишь на пороге этой школы в одну руку, сумочку со сменкой – в другую.
– А то вдруг сколиоз заработает! – оправдывалась она перед вахтёром, встречающим её в школе, – такие тяжести разве можно ребёнку носить?
– А вы бы пирожков поменьше накладывали, он бы и с тяжестями справился, другие носят – и всё в порядке. Ведь ребёнок не бочка, зачем его так набивать? У нас в школе хорошо кормят, поел бы здесь в обед, а поужинал бы дома.
– Эх вы, темнота. В каждой глыбе мрамора заключёна статуя.
– Ну да, хорошего человека должно быть много! Ну то ж хорошего, – не унималась вахтурша, уже себе под нос. Что спорить с такой женщиной! Видимо, она не очень преуспела в воспитании своих детей, раз так дышит на внука.
Кто-то из умнейших говорил: «Внук – директор бабушки». А сами бабушки – это как масоны, они отличаются своим пристрастием к разным обрядам. Разница лишь в том, что вступая в общество бабушек, не нужно стоять на одной ноге и приносить клятву верности. Всякая бабушка убеждена, что внук её совершенно чудесный. Любовь Григорьевна считала так же. Она была уверена, что её внук самый голодный человек на планете, при этом самый расчудесный красавчик.
Его чуб, густой и чёрный, она чесала при расставании на школьном пороге частой расчёской. Клала спешно яблоко в наружный карман портфеля. Затем бутерброд, ещё пахнущий утренним рынком, завёрнутый в тетрадный лист, помещала в какой-нибудь из карманов пиджака и была довольна выполненной миссией. Но во след исчезающему в дверях школы внуку она диктовала инструкции одну за другой слитным текстом:
– Не пей воду из-под крана, не стой у открытого окна, а то простынешь, не выходи на перемене на улицу – тепловой удар может быть, не разговаривай с этим задирой, как его там, запамятовала…
– Ладно, – отвечал ей через плечо внук.
Вахтёрша качала головой, всё это каждый день слушая:
– Женщина, лето ведь на носу, жарища