двух часов, посетителей впускали небольшими группами, нянька сопрела на жаре, ахала и охала. Она мысленно произносила слова, которые собиралась ему сказать. Подмышками было мокро, чесалось.
«Опозорюсь, – стучало в мыслях, – уйти пока не поздно!»
– Пожалуйте, барышня, – приоткрыл дверь дежурный.
Поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж, миновали веранду, вошли в переднюю. Мимо прошла весело что-то напевая молодая дама, за ней усатый господин в чесучовой паре.
– Как вас величать? – негромкий голос.
Господи, он! Возник точно из-за стены Маленький, исхудалый, с белой бородой по пояс, совсем не похожий на свои портреты.
– Надя… Надежда.
– У вас ко мне какой-то вопрос?
Он смотрел выжидающе.
Все разом вылетело из головы: князь Болконский, Наташа, придуманные слова…
– Вот, – протянула фотографию, – просили подписать.
Он взял из рук фотографию, ушел в соседнюю комнату, вернулся через пару минут, протянул снимок.
Она сделала реверанс.
– А вам, старушка, что? – покосился он на няньку.
– Ничего, я с барышней.
В приемную входили какие-то нарядно одетые люди с букетами цветов и коробками перевязанными цветными лентами.
– Идем, – потянула она няньку за руку.
Прощай, июнь!
Всю весну она проболела, на каникулы бонна повезла ее отдохнуть и подлечиться в имение тетки Софьи Александровны под Житомиром. Приехали на Варшавский вокзал за полчаса до отправления, отбили телеграмму, носильщик внес в купе вещи, она стояла в коридоре у окна, махала платочком стоявшей под зонтиком матушке и беззвучно ревевшей с перекошенным от горя личиком Леночке в соломенной шляпке.
Двое с половиной суток утомительного пути. Стоянки на станциях, смены паровоза. Жевала без аппетита в вагон-ресторане жареные немецкие сосиски (от первого отказалась), пила ледяную сельтерскую.
– Пейте небольшими глоточками, мадемуазель, – наставляла сидевшая напротив бонна евшая с удовольствием рыбную селянку. – Простудите горло.
– Я так и делаю, мадам.
На перроне в Бердичеве ее заключила в объятия дородная тетушка в необъятной юбке.
– Худая, боже, чем вы там у себя в Петербурге питаетесь! Познакомься, дитя…
Из-за тетушкиной спины выдвинулся рослый мальчик в светлом гимназическом кителе и фуражке, щелкнул каблуками:
– Григорий, ваш кузен.
У него был нос, который бы не мешало подрезать.
– Очень приятно.
Детей у тетушки кроме носатого Гриши было еще трое. Пятнадцатилетний Вася и две младшие девочки, Маня и Любочка.
Кузины с благоговением осматривали привезенный ею гардероб. Голубую матроску, парадное пикейное платье, белые блузки.
– А-ах! – картинно закатывала глазки Любочка.
– Я люблю петербургские туалеты, – говорила Маня.
– Все блестит, словно шелк! – добавляла Любочка.
Потащили за ворота:
– Идемте гулять!
Качали