глубже. Поэтому я и мечусь, как последняя сука, места себе не нахожу… бегу все время куда-то. Мне надо бежать, чтобы мысли о смерти не захватили меня целиком… Правда, врачи сказали, что, хотя я и могу помереть в любой момент, но могу и задержаться на этом свете на много лет и прожить еще черт знает сколько, может, даже переживу этих сраных врачей и дотяну до Страшного Суда. Эскулапы говорят, что таковы особенности моей болезни, и ни одно светило не сможет определить, когда я загнусь. Что за страна! Никто ни черта не знает! Но, брат, страшно, ох, как страшно! И все-таки хорошо, что у меня вдруг появились деньги, не знаю, что бы я делал без них…»
В ответ я сказал, что он слишком серьезно относится к жизни.
«Дурень, я не к жизни отношусь серьезно, – рассердился он. – Я к смерти отношусь серьезно!»
Тогда я сказал Карлу, что врачам верить нельзя. И осмотрел Карла с головы до ног.
«Тем более что явных признаков увядания не вижу».
«А неявных?»
«Из неявных могу назвать седину в бороде и беса в ребре…»
Карл ухмыльнулся.
«Ты что-то путаешь. Седина в бороду и бес в ребро – это, братец, не суть признаки увядания. Напротив, это свидетельство приближающейся второй молодости».
Я быстро ответил:
«Я знаю, что это такое – твоя вторая молодость. Вторая молодость – это твое будущее. А твое будущее – это трагическое изменение организма со всеми атрибутами старости: болью в суставах, вышедшим из строя детородным органом и размягчением мозгов. И она, твоя вторая молодость, надвигается неотвратимо, как фатум. Я ее уже вижу, вот она, сокрушая все на своем пути, наползает на тебя, гремя полыми костями и бормоча проклятия в адрес бездарно прожитой жизни».
«Ты, наверно, думал меня напугать, а вместо этого нарисовал до чрезвычайности оптимистичную картину. Конечно, в размягчении мозгов и боли в суставах хорошего мало, но вот что касается недееспособного детородного органа, то это как раз то, что мне сейчас нужно. Знал бы ты, как он меня отвлекает от работы, этот детородный орган! Только настроишься на работу, как рядом возникаешь некое эфирное создание с призывным взглядом, и все благие намерения летят к черту…»
Кстати, к вопросу о смерти…
Как-то одним чистым сентябрьским утром Карл затащил меня на Ваганьковское кладбище. Карл всегда был чутким другом, этого у него не отнять, и он из каких-то отдельных моих высказываний сделал вывод, что у меня с душой творится что-то неладное, и решил помочь мне справиться с унынием.
И действительно, я переживал нелегкий период. Все у меня разладилось. Я стал плохо спать, а если спал, «такое, мама, снилось!»
Я давно нигде не бывал, словом, это было время апатии и мизантропии. И, как это случается с рефлектирующими людьми, я был очень недоволен собой. У меня не было планов на будущее. Я не знал, что буду делать завтра и послезавтра. Да что там, я не знал, что буду делать через час.
Единственно, что мне удавалось делать более или менее плодотворно, это писать книгу жизни. Да и та была пока