1-5445-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Макс Бодягин
ДУШЕЕД
Мир необратим и то, что не извлечено сегодня, не будет извлечено завтра. Более того, извлечь можешь только ты. Положиться на другого нельзя, потому что у него нет твоей темноты, а извлечь можно только из темноты – у каждого темнота своя.
Мераб Мамардашвили
01. Глаза волка
Единственный твой враг, настоящий враг смотрит на тебя в зеркало по утрам сквозь твои же собственные глаза, которые, как тебе всегда казалось, ты хорошо знаешь. Это ты сам. Люди могут восхищаться тобой, любить, ненавидеть, презирать или бояться. Они могут даже обожествить тебя, восславляя, словно вселенского Монарха, властителя их чувств и мыслей, повелителя их душ, но… Только глядя в свои собственные глаза, ты можешь увидеть, кто скрывается за ними. Только бесстрашно заглянув в них, ты поймешь, кто ты на самом деле: король или шут, мудрец или юродивый, боец или трусливый слизняк. Но именно в эти минуты так трудно быть бесстрашным. Без опоры, без притворства, без игры на публику, в шокирующем обнажённом одиночестве…
Разумеется, он не произнёс вслух ничего из того, что подумал. Виктор Кромм, краснобородый сухощавый мужчина с крепкой шеей и запястьями молотобойца, вздохнул и занёс нож над еле заметной золотистой щетиной, начавший пробиваться на макушке. Чуть помедлив, он размазал по голове толстый слой взбитой пены, и сделал ножом движение, каким в детстве убирал излишек краски с холста при помощи мастихина. Детство. Оно закончилось более двухсот лет назад и сейчас Виктор Кромм был самым старым человеком в мире, хотя этот факт ему до сих пор нелегко было признать. Как и тот, что его глаза, к которым он мысленно обращался с этой пафосной речью, уже не были глазами человека.
Их радужка, светло-голубая у зрачка, выцветала и наливалась медью, становясь совершенно оранжевой по краю, отчего взгляд Кромма в минуты гнева, когда зрачки сужались, становился похож на бездушный взгляд волка. К сожалению, Виктор Кромм слишком хорошо помнил, кто сделал его таким, хотя никогда не говорил об этом ни единой живой душе. Отчасти от ужаса, который чувствовал всякий раз, когда окунался в эту часть прошлого, отчасти от того, что мало кто из ныне живущих понял бы, что именно он имеет в виду. А тот, кто понял бы его страшную тайну, тут же попытался бы лишить его жизни.
Кромм окончил бритьё, щедро ополоснул голову и вновь исподлобья посмотрел в зеркало из-под кромки толстого полотенца, наброшенного на макушку. На вид ему было чуть за сорок. Совершенно поседевшая в углах рта красная борода слегка маскировала глубокие борозды, прорезавшие его щёки, когда-то, двести с лишним лет назад, изъеденные подростковыми угрями. Но даже эта снежно-белая седина не смогла бы намекнуть случайному собеседнику, сколько лет на самом деле прожил Виктор Кромм.
Протей. Протей многоликий, неназываемый, детский ужас, победитель смертей, пожиратель жизней, прошептал Кромм, вглядываясь в оранжевый ореол, полыхавший по краю радужки: зачем ты проник в меня и почему так скоро оставил, навсегда обжегши мои глаза? Конечно, вспоминая историю с Протеем, Кромм чаще всего думал, что именно он сам, при помощи спонтанной магии, везенья и других факторов успел прогнать Протея прежде, чем тот окончательно пожрал его изнутри. Но червячок сомнения глодал его всегда. Всякий раз, когда Кромм вспоминал свою историю.
С течением времени самым жутким кошмаром Виктора Кромма стало подозрение, что Протей покинул его не полностью, что часть демона по-прежнему таится где-то в закоулках его тела, или разума, или, может, души, Кромм не знал, где именно. Иногда, обычно с похмелья, он доходил до полнейшего отчаяния и даже всерьёз раздумывал над тем, чтобы покончить с собой, настолько живым становился его навязчивый кошмар. Но потом его вытесняла ещё более страшная мысль: а что, если после моей смерти, остаток Протея найдёт себе нового хозяина, который будет слабее меня? Что, если Протею удастся поработить его полностью?
Кромм встряхнулся, прогоняя неуместные с утра депрессивные мысли, и бросил полотенце в корзину для грязного белья, где валялась пустая бутыль, которую он опорожнил накануне. В дверь ванной робко постучали и знакомый грудной голос окончательно вернул его на землю: Освободитель, ты готов поговорить с гостями? Конечно, дорогая Ле, дай мне всего пару минут, с улыбкой ответил он через дверь, и быстро натянул панталоны, грубые штаны с простроченными вставками в паху и на коленях, намотал портянки, сунул ноги в ботинки и, на ходу завязывая тесёмки белой рубашки, вышел за порог.
Буамини Элеа, вежливо склонившись, ждала его у стола, за которым уже сидели высоченный худой буамакан Эссеу и незнакомая Кромму женщина лет тридцати, небольшого роста, с тёмно-оливковой кожей и облаком мелко-кудрявых волос, напоминавших тонкие коричневые пружинки. Старый владыка уны буама тяжело опёрся на столешницу и с усилием встал, поведя рукой в сторону смуглой гостьи: это Эумене, глава уны затра, Освободитель. Только теперь Кромму удалось разглядеть тонкую татуировку на тёмном лице Эумене, он поклонился и вежливо сказал: