Паня! – хныкала она, с трудом выговаривая слова. – Семечки насыпь…
Я с удовольствием набила обе половинки ее носика очищенными семечками. Вскоре Настеньке стало трудно дышать. Мы принялись извлекать семечки из носа, но они засели глубоко и как бы спрессовались. Настя заревела. Она ревела все громче и громче. Я испугалась, что прибегут соседи и нам здорово влетит.
И тут я увидела хорошо наточенный кривой нож, который лежал возле недоплетенного лаптя. Не раздумывая, схватила его и поднесла к Настиному носу. Настенька вскочила на ноги, бросилась в сторону, стараясь увернуться от острия. Но было поздно. Нож пропахал ей верхнюю губу. Не знаю, почему я это сделала? Наверное, по наитию.
Что тут началось! Оглушительный крик, громкий плач… Однако вместе с кровью и соплями выскочили все до единой семечки. Девочка стала дышать нормально. Правда, губа здорово кровоточила. И тут я вспомнила, как однажды сама себе залепила содранную коленку клеем со ствола вишни. Кто-то из детей немедленно был послан в сад. Как заправский доктор, я сжала края разрезанной губы, склеила вязкой лепешечкой и затянула полотенцем.
Можно сказать, операция прошла успешно. Правда, дня два Настя не могла взять в рот ни крошки… Особенно убивалась она из-за кулича.
В наказание за операцию меня крепко отшлепала мама. Ягодицы мои долго горели.
Грустные песни мамы
Мне кажется, моя мать от природы была человеком одаренным, но судьба ей досталась нелегкая, а в чем-то и трагическая… Она окончила всего лишь три класса церковно-приходской школы и с восьми лет уже работала. Сначала – на табачных плантациях. В наших местах, особенно на заливных лугах, табак вырастал выше человеческого роста – настоящие джунгли. Случалось, не только дети, но и взрослые, заблудившись в зарослях, теряли сознание от испарений. Потом мама трудилась на торфоразработках под Москвой. Служила и в домработницах в Москве. Позже работала на прядильно-ткацкой фабрике.
Она очень хорошо пела. Голос был сильный, низкий, почти такой же, как у Руслановой. Еще в школе один дьячок заметил ее голос и даже научил нотам. Она потом пела в церкви. А после революции выступала в клубах. Мне кажется, она всегда пела. Но песни были все больше грустные. Бывало, все в деревне выходили ее слушать. Наш дом стоял на горе, и голос мамы разносился по всему селу.
Замуж второй раз она так и не вышла… Не захотела, несмотря на прекрасную внешность, ум и твердый характер. Уж очень большая была семья! На ее руках были и собственные дети, и младшие братья и сестры. Она все умела: и ткать, и шить, и вязать… А любила, кажется, только петь свои грустные песни… В ее жизни было немало трагедий. Взять хотя бы эту историю с ребенком-подкидышем.
Когда мама окончательно рассталась с моим отцом, она еще не знала, что беременна третьим ребенком. Перед самыми родами тяжело заболела, десять дней пролежала в беспамятстве: то ли это был сыпняк, то ли начиналась родовая горячка. Никто не мог определить, что с ней.
Роды принимала у нее подруга Ольга в своем доме. Как рассказывали,