невероятная история.
– Кто же был тот человек, у которого они камертон украли? – спросила она вслух.
– Модест Петрович думал, что это был тот самый Модест, брат Чайковского, которому композитор письма писал. Он его, конечно, в тот день плохо разглядел, но потом видел на портретах и говорит, что вроде похож был.
– Невероятно… А что же он с письмами сделал?
– Да выбросил от греха.
– Это так не похоже на Модеста Петровича… Ограбить человека, присвоить себе его вещи…
– Да что ж тут удивляться, ему и было-то лет десять, пацаненок совсем, а еще кругом такое творилось, вся страна ходуном ходила, в городе что ни день, то стачки, митинги, забастовки, военные, раненые с фронта, жандармы, полиция, лозунги всякие, чистое светопреставление, – замахала на нее руками Луша. – Нашли, о чем рассуждать. А честнее и добрее человека, чем Модест Петрович, обыщись не найдешь, – наставительно закончила домработница, и Лариса Валентиновна истово с нею согласилась, чувствуя, как легче и спокойнее стало на сердце.
– Дак чего ж мы с этим гадом делать будем? – вывела ее из состояния благодатного покоя Луша.
– Не знаю. А только человек, отнявший чужую жизнь, должен заплатить своей! – неожиданно горячо воскликнула Лариса Валентиновна. – Убийцу нужно убить! Вот именно, его нужно убить! – Господи, что она несет, какое убийство? Кто его убьет, она сама? Дикость. У них дома даже оружия нет, тут же спохватилась она.
– Убить – это, конечно, справедливо, да вот только как хорошему человеку такой грех на душу взять. Нет, – покачала головой Луша. – Не осилить нам такое дело, да и потом что? Расстреляют ведь.
– Его же не расстреляли! Живет сыт-пьян, пользуется всеми благами и ни о чем не печалится. Он ведь и проговорился о содеянном не из раскаяния, а чтобы мне досадить, – с горечью объяснила Лариса Валентиновна. – Это страшный человек, да это даже и не человек вовсе, а чудовище!
– Чудовище, он чудовище… – в полубреду-полуяви бормотала Лариса Валентиновна. Но ведь Анатолий не стрелял, нет. Он подло, тайно отравил Модеста. Отравил и остался безнаказанным. Вот и его надо отравить. Да еще так, чтобы он мучился, умирая, и вспоминал то, что сделал, мучился и вспоминал, мучился и вспоминал, мучился и всп-о-м-и-н-а-л…
Лариса Валентиновна от Луши вернулась на рассвете, сил дойти до кровати не было, она присела на минутку в кресло да так и уснула.
– Мам, мама, просыпайся. Мама! Ты что за столом спишь? Мам? – Лизин встревоженный голос прорвался сквозь ватную бесчувственную пелену, в которую провалилась, засыпая, Лариса Валентиновна. – Мама!
– Да, что? Что случилось? – еще плохо соображая после сна и резкого пробуждения, бормотала Лариса Валентиновна, с трудом разгибая спину и шевеля шеей.
– Ты в кресле уснула! – возмущенно воскликнула Лиза, встревоженно глядя на мать. – Мам, ты не пила? – В голосе дочери звучала тревога,