мне помочь освободиться, был факел. Связан я был не веревкой, а широким крепким куском полотна, и горело оно долго.
– Господи, – болезненно передернулась Нессель. – Какая гадость… я бы не смогла.
– Смогла бы, – возразил Курт уверенно. – Мы вообще не можем даже предполагать, на что способны, пока жизнь не припрет к стенке. Ты же, судя по тому, что я успел о тебе узнать, девочка сильная.
– Сам ты девочка, – огрызнулась она, поднявшись, и с грохотом установила ступку на столешницу. – Больно много ты меня старше, можно думать… Поел? В постель, нечего рассиживаться.
– Силы беречь должен не я, как я понимаю, – заметил Курт, однако на подушку все же перебрался, следя за тем, как Нессель заливает растолченную траву кипятком из котла – на сей раз огромного, словно походный чан для небольшой армии, и мелькнула невзначай мысль о том, что в котле этом, пожалуй, можно сварить его целиком. – Не скажешь, что мне предстоит?
– Нет, – категорично мотнула головой хозяйка и, не набрасывая куртки, вышла за дверь.
Нессель возвратилась через минуту, прикатив с собою огромную бадью, и глядя на то, как ворочают ее тонкие руки хозяйки, Курт даже на миг усомнился в своих выводах относительно собственной безопасности…
– Раздевайся, – распорядилась Нессель, с вряд ли бо́льшим усилием перетащив с огня котел, и бросила на дно бадьи большой деревянный ковш. – Сейчас принесу холодной воды. Сам справишься или помочь?
– Еще не хватало, – отозвался Курт оскорбленно, не зная, смеяться ли над припомнившимися сказками о лесных ведьмах, тщательно отмывавших своих гостей, прежде чем полакомиться оными.
Вода в котле оказалась слабым отваром какой-то травы, от аромата которой ощутилась удивительная легкость в голове, точно до сих пор он пребывал в душном и спертом воздухе какого-нибудь подвала и вдруг шагнул на продуваемую легким ветерком улицу; вряд ли купание в этом зелье и было обещанным лечением, но все же некоторая в чем-то даже неестественная бодрость появилась уже теперь. Нессель, однако, направила его в постель снова, собственноручно укрыв – тщательно и со всех сторон, словно ребенка или парализованного престарелого отца, и внушительно шлепнула по руке, попытавшейся сдвинуть одеяло в сторону. Когда вновь наполненный котел вскипел, все так же ультимативно Курт был выставлен за порог и усажен на исполняющую роль табуретки широкую плашку. На ехидное замечание о том, что ему следует пребывать в постели в состоянии плотной укутанности, он услышал обвинение в непристойности и похабных намерениях, из-за порога вылетел комок одеяла, и дверь за его спиной захлопнулась.
Плеск воды из-за двери был тихим и умиротворяющим, только что ощущавшаяся бодрость медленно и неприметно перетекла в полное расслабление, руки и ноги стали тяжелыми и неподъемными, и того, как он погрузился в слабое подобие сна, Курт попросту не заметил. Глаза он открыл, повинуясь невнятному тяжелому чувству, ощущая опасность подле себя и не умея определить словами или хотя бы мыслями, в чем она,