нной кровати, старой и скрипучей. Яркие, пышные звёзды, изумрудные сугробы и фиолетовое небо не дадут заснуть кому угодно, а уж тем более – тонким романтикам, к каковым причислял себя Семечкин. Истерзав вконец подушку и запутавшись в простыне, он решил встать. Подойдя к окну, молодой человек увидал, что мимо гостиницы прошли люди. Потом – ещё и ещё… «Странно, – подумал он, – куда бы это?» И неожиданно вспомнил: «Ночной поезд!» И как он не заметил пакеты и чемоданы в руках прохожих!.. Семечкин невольно позавидовал уезжающим. Сам он должен был отправиться домой лишь через неделю, что придавало его, и без того незавидному положению, роль мученического. «Взгляну-ка на счастливчиков!» – решил он и начал одеваться.
Вокзал, несмотря на поздний час, был полон народу. Потолкавшись среди толпы и выпив в буфете чашку кофе, Семечкин почувствовал себя лучше. Он вышел на перрон и как-то сразу обратил внимание на стройную пару, которая стояла в стороне от привокзального шума и жёлтых уличных фонарей: он держал её за руки и что-то говорил, девушка улыбалась, кивала головою и отвечала. На вид ей было не больше двадцати пяти: пухлые губки, широко и наивно раскрытые глаза, розовые от мороза носик и щёки… Мужчина же, судя по всему гораздо старше, наоборот, был серьёзен и сух. Только один раз он изобразил что-то, напоминающее смех, но вышло это так резко и ненатурально, что быстро спохватился и снова надел, видимо привычную для себя, трагическую маску.
Семечкина заинтересовала странная пара, и он подошёл ближе.
– Сережа, ты должен, обязательно должен носить шарф, – поучала она, поднимая мужчине воротник. – Смотри как холодно! – Девушка дунула в сторону, и тонкая струйка пара заклубилась в морозном воздухе.
– Ты же знаешь, я не люблю шарфов… Чем хуже галстук? – Он снова попытался улыбнуться сквозь короткую стриженую бороду, но тут же нахмурился. – Приедешь – сразу напиши…
Девушка промолчала.
«Похоже, брат и сестра…» – Молодой писатель давно уже мнил себя знатоком человеческих сердец.
Подошёл поезд. Разномастная толпа бросилась занимать места. Брат и сестра стояли как и прежде. До отправления ещё оставалось минут двадцать, и из душных вагонов змейками потянулись в сторону привокзального буфета измученные дорогой пассажиры. Перрон ожил: летали носильщики, суетились провожающие…
– Наташа! – стараясь перекричать шум вокзала, мужчина наклонился к девушке. – Ты не обижаешься? Пойми, мы не можем поехать вместе: у меня работа. Да и другое…
Она поджала губки, глаза с пушистыми ресницами часто-часто заморгали… Девушка отвернулась.
– Ну, во-от… Маленькая девочка, – он старался говорить как можно насмешливей и непринужденней, но получалось – пошло и неестественно.
Наташа резко повернулась, посмотрела на часы и нагнулась за вещами. Мужчина перехватил её руку, поднял чемодан, и они неторопливо пошли к вагону.
«Точно, сестра…» – Семечкин поплелся следом, делая вид, что кого-то ищет.
Усадив девушку на место, незнакомец вышел на платформу. Вагон плавно тронулся. Мужчина поднял руку, но не помахал, а застыл так на несколько секунд. Вдруг он сделал два-три быстрых, судорожных шага за уходящим поездом и остановился. Жалкая, сгорбленная его фигура, как-то сразу постаревшая, замерла на краю тёмного перрона.
Поборов смущение, Семечкин подошёл к незнакомцу:
– Вы провожали сестру?
– Что?.. – Мужчина вздрогнул, затем вымученно улыбнулся. – Нет, не сестру…
Он внимательно посмотрел на молодого человека, как бы соображая стоит ли с ним говорить, и внезапно выдохнул:
– Любовь! Я проводил любовь. – Он ещё раз взглянул любопытному мечтателю в глаза, опустил воротник пальто и медленно, как слепой, словно боясь наткнуться на что-то непредвиденное и ужасное, побрёл прочь.
Семечкин пожал плечами, хотел, было, вернуться в гостиницу, но передумал и решительно направился в сторону буфета.
В своём номере молодой писатель появился под утро: неторопливо разделся, вялыми, непослушными руками развязал галстук, попытался расстегнуть пуговицы на рубашке, но махнул рукой и упал в кровать. Через минуту он уже спал, мрачным кабацким сном.
Медный бог
Пролог
Эту историю, слышанную ещё от своего отца, мне пересказал мой дед, едва я пошел в первый класс и, конечно, ещё не подозревал, что когда-нибудь захочу стать писателем. Помню, как потряс меня финал повести: жестокий и нереальный! Но прошли годы, и другие, более важные интересы и дела, захлестнули молодую, ищущую опыта, душу. Событие, так долго и неприятно волновавшее меня, стерлось из памяти и, может быть, так и осталось где-то за чертой сознания, если бы не одно недавнее происшествие. Я встретил старого деревенского друга (школьные каникулы я всегда проводил в деревне), который сообщил, что моя хорошая знакомая, а точнее – подруга детства, «померла ещё тринадцати годов»… И он рассказал странную и страшную историю, конец которой показался мне настолько нереальным и ненавистным, что почти мгновенно, вопреки своей воле и даже,