Намаскар: здравствуй и прощай (заметки путевые о приключениях и мыслях, в Индии случившихся)
костра сохли трусы, брюки, рубашки.
Козлёнка заподозрил я жертвенным. Не видели мы в Индии закланий, но вспоминались записи Николая Рериха: «Безобразное зрелище! В Золотом храме в Бенаресе мимо нас провели белую козочку. Её увели в святилище. Там, вероятно, она была одобрена, ибо через малое время её, отчаянно упиравшуюся, спешно протащили перед нами. Через минуту она была растянута в притворе храма, и широкий нож брахмана[22] отсёк ей голову. Трудно было поверить, что было совершено священное действие. Мясо козы, должно быть, пошло в пищу брахманам. Ведь брахманы мяса не вкушают, за исключением мяса жертвенных животных. А таких животных запуганное население, вероятно, приводит ежедневно»{15}.
Серое, дикое место. Запах марихуаны, горящего дерева.
К нам подошёл индиец. Назвался смотрителем. Прогнать его мы не решились, угадав, что может он провести в хоспис – к тем, кто ждёт смерти.
Ещё вчерашним утром познакомились мы с одиноким англичанином. Злился он о том, как приветили его улыбками, как тешили рассказами, как показали шиваистский храм, как затем истребовали сразу 5 тысяч рупий (2930 рублей) – пожертвованием на святость этих мест. Не знаю, чем его пугнули, но деньги он отдал, а теперь сполна проклял Варанаси и его набережную. Подозревая сейчас повторение такой истории, я решил говорить осторожно. «Нам не нужен гид. Мы здесь сами ориентируемся». – «О, я не гид. Я смотритель, и мои заботы – о родственниках, об умирающих». – «Вы можете провести нас в хоспис?» – «Да. Я здесь вам в помощь. Ведь вы – гости». – «Сколько это будет стоить?» – «Мне денег не надо. Я забочусь о карме, не о материи». – «А кому надо? Я имею в виду – денег». «Ну… вы можете дать кому-нибудь из умирающих – на дрова». – «Сколько?» – «Сколько душе вашей захочется». – «Отлично. Идём».
Прошли к свалу брёвен. Повернули к лестнице – утлой, затемнённой. Поднялись в пропылённое серое здание (стоящее возле крематория). Склизкие чёрные ступени, шершавые стены. Широкая комната с балконом, открытым к Ганге. Здесь никого не было, кроме женщины, представившейся медсестрой. «Она облегчает последние дни тем, кто ждёт скорой смерти», – пояснил индиец. Бедняков не было. Проводник заявил, что последние умерли вчера, а новых не успели зарегистрировать. Я был разочарован. Очевидно, что в подлинный хоспис нам не попасть, а прогулка эта устроилась лишь для просьбы о деньгах. Медсестра позвала меня сесть к ней. Я сел. Она обхватила мне голову пальцами, принялась камлать счастье моей семье. После этого индиец наконец спросил о donation. Я достал из кармашка (нарочно отведённого для подаяний и чаевых) 30 рупий. Сумма эта возмутила и медсестру, и смотрителя: «Вы же хотели помочь несчастным? Купить им много дров? Дайте что-то достойное! Три тысячи, четыре!» Я рассмеялся подобной наглости, ведь произносил её человек худенький, маленький, напугать способный только козу, и то – молодую. Даже эта пропахшая погребальным дымом комната не помогла ему в устрашении. Когда проводник настаивать решился о тысячных купюрах, я повторил ему логику нашего разговора – то, что пожертвовать я