года, на площадке каменной лестницы в переходе между станциями метро «Арбатская» и «Александровский сад». Он вольготно расположился на табурете, откинувшись на стену. Выглядел он импозантно: на нем была стилизованная под старину расписная рубаха, портки, обмотанные до колен онучами, и добротные лапти; диджейские очки в форме звезд закрывали половину лица. На коленях этот шут гороховый держал гусли и извлекал из них какие-то звуки. «Ни дать, ни взять, слепой Боян-певец из ночного клуба!» – решил я.
Было людно и гулко: диктор по громкой связи делал свои объявления, шумно прибывали и отъезжали поезда «голубой ветки», по ступенькам лестницы, вверх и вниз, торопились озабоченные пассажиры; некоторые, проходя мимо, задерживались на мгновение, иные даже кидали певцу какие-то купюры в коробку – и неслись дальше. Это было удобное с точки зрения маркетинга, денежное место. Я остановился неподалеку и стал украдкой наблюдать. Певец как раз заканчивал очередную песню.
-… петь было трудно про войну эту.
Мы проворонили ее начало.
Безмолвными всполохами конца света
у нашего порога она встала
и постучала
в каждую дверь,
но мы не услышали, и теперь
семь ангелов, имеющие семь труб,
поднесли их к губам, готовые затрубить…
Он пробежал пальцами по струнам, извлекая едва различимые звуки, и закончил громким голосом:
– Трудно расслышать эту войну
в наших грохочущих мирных буднях!
Как раз в этот момент громогласно подъехал поезд, распахнулись двери вагонов, и народ повалил на платформу.
Парень снял очки и вытер платком лицо. Он действительно оказался слепым! Мне стало стыдно. А он, будто почувствовав мое присутствие, кинул очки в сумку под ногами и приготовился начать новую песню: задрал голову кверху, уставился невидящим взором в потолок – и ударил по струнам…
– Не начать ли, братья, нашу песню новыми словами о старых временах?
Не рассказать ли нам всю правду про Всеслава, князя Полоцкого,
оборотня и волхва-чародея?
Но рассказывать начнем не по роману «Русь Великая»,
не Валентину Иванову последуем;
и не за «Владимиром» Скляренки
побежим поспешными стопами;
не за популярными брошюрами вскачь!
Мы не будем докучать нравоученьем,
как и славословием безмерным,
растекаясь мысью по деревьям,
белкою скача по белу свету,
чтобы шар земной объять и вам представить на худых руках, –
так младенец дутые пузырики пускает:
хоть и радуги сияют в мыльных,
но с жар-птицей не сравнятся опереньем.
Той жар-птице, Музыке Трагической,
поученья противопоказаны, –
требует она для песни собственных слов!
И ощипывать по перышку не станем
лебедя, Историю Русскую,
белоснежно-грязного