что лето будет самым жарким за сто лет, и это справедливо, народ заслужил такое лето. Вера почти не ест, ей хочется ощущать собственную легкость, ей хочется расти только внутрь и вписаться в свою тень. С кухни ей видно, что в квартире Рахили новые шторы, бордовые, но людей там она пока не замечала. Сушилка во дворе увешана зимней одеждой и простынями, Банг ковыляет вдоль по дорожке и дергает сорную траву. Неизвестно чей кот валяется на краю солнцепека, как меховой крендель, пока Банг не замечает его и не шугает кочергой. Тогда кот лениво поднимается, ставит хвост трубой, неспешно писает на клумбу и лишь потом, сохраняя достоинство, выходит через ворота прочь на улицу Юнаса Рейнса. Мальчишки во дворе драят свои велосипеды, клеят шины и нет-нет да и поднимают глаза на ее окно, но там тогда никого уже нет. Вера видит все это. А всем, что она увидела, она наполняет свою бессловесность, которая мало-помалу начинает действовать Болетте на нервы так, что иной раз у нее руки чешутся вытрясти из дочери десяток слов, но тогда Пра принимается нашептывать ей, что кто не говорит, тот и не врет. И еще раз Вера ночью протыкает себе язык, чувствует, как кровь заливает рот и начинает сочиться наружу и опять пропитывает кровью прокладку, она обманывает беспомощно, надеется без надежды, как на встречу с Рахилью. Время было в плену. Теперь его выпустили на свободу. Вера смотрит в окно: на мальчишках дождевики, они вымахали за лето, их почти не узнать, и они уезжают со двора не оглядываясь.
Как-то утром, когда Болетта уже убегала на Телеграф, чтобы поговорить с директором Эгеде и наконец дать ему ответ, в дверь позвонили. Вера услышала звонок из постели и в секунду проснулась. Кто-то звонил к ним в дверь рано утром в сентябре 1945 года. На миг она решила, совершенно твердо, что это Рахиль, что она наконец-то вернулась. Вера вскочила, почти напуганная счастьем, и выглянула в коридор. Болетта открывала дверь. Не Рахили. А какому-то лысому мужчине, которого Вера вроде бы смутно помнила, точно тусклый и невнятный призрак из другой жизни. На нем был длинный пыльник, с узких плеч непрестанно капало на пол, он держал небольшой квадратный кофр с двумя блестящими язычками с каждой стороны в одной руке и серую шляпу в другой. Этот кофр утвердил Веру в воспоминании, она узнала визитера, и по коже непрошено поползли мурашки, как бывало всегда прежде, когда он возникал на пороге.
Он сперва потряс кофром, предполагая, видимо, что его опознать легче. – Надеюсь, вы и меня вспомнили, я-то сразу вас признал, будто вчера виделись! – Он растянул улыбку во все лицо и поклонился. Болетта впустила его в дом: – Конечно, мы вас помним. Правда, с волосами. – Мужчина быстро провел рукой по лысине, улыбка провалилась в рот и превратилась в натянутую кривую гримасу. – Я сидел в лагере «Грини», – сказал он.
Мужчина опустил кофр на пол. Болетта зарделась и взяла повесить его пальто. Он быстро пробежал взглядом от стены к стене и от двери к двери, все увидел, все приметил. Вера попятилась. – А у вас вещи стоят на тех же местах, да? – спросил мужчина. –