на публике, поэтому Калисто пока не был с ним знаком лично. И вот он стоит там, в толпе, с бокалом в руке, и свободно и открыто общается с людьми, как будто он наделен даром общения, как будто все углы и темные стороны, которые очевидны из его книг, были лишь притворством. И вдруг этот писатель совершенно неожиданно подходит к Калисто, кладет ему руку на плечо и говорит:
– Это вы Калисто, да? Я по-настоящему восхищаюсь тем типом культурной журналистики, который вы продвигаете. Вам, в отличие от многих, действительно есть что сказать.
В тот момент Калисто не мог припомнить ни одной из статей, которые он написал. Единственное, что приходило ему на ум, была халтура о сгоревших домах в Вестманланде. Рассказывая мне эту историю, он выглядел растерянным. Когда он стоял там с писателем, он не помнил даже, какое отношение имеют к нему сгоревшие дома, но продолжал молоть языком, потому что ни о чем другом он тогда думать не мог. И это, сказал Калисто, кое-что говорит о восторге, который он испытывал в тот момент. Краснея и заикаясь, Калисто расписал свое восхищение писателем. Тот стоял с бокалом в руке и смотрел на собеседника с сочувствием. Через пять минут они уже были друзьями.
Через десять минут писатель сказал Калисто, что будет благодарен, если Калисто сможет прочитать рукопись, которую он закончил некоторое время назад, и теперь ему нужно, чтобы на нее посмотрели умным, трезвым взглядом.
– Иногда человек оказывается рядом с тайной совершенно случайно, – сказал Калисто, когда мы лежали с ним на шкуре. – Иногда просто всё открывается.
– Ты прочитал ее?
– Половину, – ответил он, и голос его дрогнул. – Ты можешь увидеть ее. Пойдем.
Я понимала, что это что-то исключительное и что нечто подобное, вероятно, происходило со мной разве что, когда Йонни взял меня с собой на охоту. Такое остается в человеке надолго, как будто ему предназначено с этим жить, но в этот момент невозможно понять, зачем или почему, ибо он видит перед собой только хитрое переплетение ведущих куда-то нитей, и не факт, что к чему-то хорошему. Мы встали, Калисто зажег свечу, и мы с ним прошли по темным комнатам до его кабинета. Как и во всем доме, там царили чистота и порядок. Письменный стол стоял перед камином, из трубы доносился странный звук.
– Это ветер, – сказал Калисто.
– Ага.
На письменном столе лежало две стопки бумаги, и больше ничего. Стопки выглядели неаккуратно. Некоторые листы были сложены, одна страница выглядела мятой, как будто кто-то скомкал ее, а потом постарался, как мог, расправить.
– Вот она, – сказал Калисто и направил свет на стол. – Я даже побаиваюсь читать дальше, – добавил он, положив руку на одну из стопок. – Опасаюсь, что чары рассеются.
– Какие чары?
– Иногда, – продолжал он, поглаживая бумагу, – я не хочу читать, потому что для этого мне придется прикасаться к ней своими пошлыми руками.
– Вот как.
– Это единственный экземпляр. Писатель не сделал копию. Он пишет на машинке, и другого экземпляра не существует.
– Почему? –