собой! – отозвался Поликарп Авдеич.
– Вот! – городовой-милиционер назидательно поднял вверх палец. – Порядок!
Он постоял еще какое-то время, вроде бы прислушиваясь, не возразит ли ему кто.
– Сейчас я вас зарегистрирую.
– Так… – не понял я, – у меня же уже есть бумажка.
– Не бумажка! – прервал меня он тут же. – Не бумажка, а регистрация! У вас есть регистрация от Поликарпа Авдеича, а теперь будет и от меня.
Господи! Да они тут все сумасшедшие!
Мне немедленно был вручен еще один листок. Можно было не проверять, я и так видел на ней только одно слово, скрепленное печатью. И это слово было мне уже знакомо.
– Так как же Грушино? – спросил я, получив назад свой паспорт и еще одну «регистрацию».
– Грушино, Грушино, Грушино… – городовой и милиционер был задумчив. – Грушино! Кушино, Кукушино, Мушино, Пушино, Грушино. Где это? Что это? Кто это? Как это? Кем это? Каково это? Откуда это? Так ли это? Тогда ли это? Когда это? Словно бы слышал я что-то когда-то! Надо бы по карте посмотреть.
Он извлек из-за пазухи сложенную много раз пополам карту, развернул ее и внимательно в нее уставился. Я тоже сбоку в нее глянул. Там было только три города – Москва, Санкт-Петербург и Пропадино. И больше ничего – только холмы и низменности.
– Поелику… нет такого города, – сказал наконец важно Григорий Гаврилович, сворачивая полотно карты, – и, видно, никогда и не было. Никакой иной причины не прописывается. Воочию…
– Но я же ехал… – начал было я.
– Но не доехал.
С этим невозможно было не согласиться – железная логика.
– А почему? Почему не доехал? – Григорий Гаврилович был строг. – Почему? Ну?
Осталось только развести руками.
– А потому что нельзя никуда доехать. Ехать-то некуда! Едем-то от себя. Бежим, бежим, неразумные. Все бежим и бежим. А куда бежим? Куда-то! – Григорий Гаврилович стал вдруг необычайно мудр, задумчив и лиричен с особенной статью. – Все спешим, спешим, прости господи! Господи! Прости! Меня, меня, прости, Господи! – он осенил себя крестом. Поликарп Авдеич повторил его движение. Ну и я тоже истово перекрестился.
– А ведь хорошо-то на душе стало? – Григорий Гаврилович посмотрел на меня как на родное существо. – Ведь хорошо? Не правда ли?
Я согласился.
– Вы совершенно правы! Правы! Вот так порой невзначай и осенишь себя крестным знамением и чувствуешь себя сразу так легко, точно и не весишь ты ничего вовсе. Точно летишь ты над землей грешной, над землицей, над лесами и поселками, над людскими слабостями и печалями.
Я почему-то совершенно растрогался и даже потянул носом.
– Вы-то, почитай, часто летаете? – поинтересовался Григорий Гаврилович.
– Я-то? – переспросил я на всякий случай.
– Ну да.
– Частенько, – этот ответ был для меня самого совершенно неожиданным.
– Вот и я о том же! – не задержался с ответом Григорий Гаврилович. – Вот и я! О том же! Иногда воспаришь, а порой – словно в нору какую или яму бездонную