даже византийцы: Табгач или Табхатч на тюркском, Тамгхадж на арабском, Таугаст на средневековом греческом.
Объединив Северный Китай, Тоба Тао возглавил масштабный поход в Гоби против жуан-жуаней и устроил им настояшую бойню (429), повторив операцию с тем же успехом в 443 г. В 445 г. тобайская армия Тоба совершила поход на Шаньшань (Лобнор), провинившийся тем, что перехватил ведущие на запад дороги, а в 448 г. тобайский военачальник Ван Ту-Гуй подчинил Карашар и Кучу. В 449 г. Тоба Тао предпринял третий поход на жуан-жуаней.
Тоба Тао был самой яркой личностью в этой энергичной тюркской династии, которая столь доблестно защищала от своих оставшихся кочевниками родичей древнюю китайскую цивилизацию. Человек исключительной храбрости, он сумел внушить ужас жуан-жуаням, которые, имей они дело со слабыми китайскими династиями, не упустили бы шанса совершать нападения на укрепленные границы страны. Таким образом, он поставил финальную точку в крупномасштабных вторжениях, примерно как Хлодвиг, сделавший то же самое для Галлии в битве при Тольбиаке. Сам достаточно китаизировавшийся, он не желал допустить, чтобы в его орде ослабла ее тюркская сила. Поэтому он отказался покинуть свои старинные кочевья в Пинчэне, возле Датуна, на самом севере Шаньси, на краю степей, ради завоеванных им исторических столиц Древнего Китая, Лояна и Чанъаня. Также он сохранил варварский, но предусмотрительный тюрко-монгольский обычай, требовавший, чтобы перед восшествием на трон тобайского царя его мать была убита во избежание ее вдовьих амбиций, притязаний и злопамятности. Излишне говорить, что при таком менталитете он проявил к буддизму глубокую неприязнь, в которой его чувства воина-варвара соединились с даоистской ненавистью его окружения. В 438 г. он приказал вернуться к мирской жизни буддистским монахам, а в 446 г. даже издал указ об их преследовании.
Эти преследования закончатся при его внуке Тоба Цзюне (452–465), получившем трон в результате дворцового переворота. Среди найденных в буддистских пещерах Юн-Гана статуй самые крупные, те, что принесли известность искусству эпохи династии Вэй, датируются именно временем его царствования, а вдохновившее их религиозное чувство, несущее греко-буддистское влияние и принесенное из Гандхары по караванным путям Тарима, наполняет эти произведения таким мистицизмом, что в них можно увидеть как бы предтеч нашей романской и готической скульптуры. Вероятно, собственно китайские династии были слишком отягощены национальными предрассудками и конфуцианским классицизмом, чтобы безоглядно поддаться привезенным из Индии мистическим урокам: буддистская скульптура императорских династий того же времени, в Нанкине и даже в Ляне, далека от того, чтобы излучать подобное рвение. Именно своему варварскому происхождению тоба, эти франки Дальнего Востока, обязаны созданием в Юн-Гане, а затем в Лунмэне эквиваленты наших Шартрского и Реймсского соборов, и это, возможно, одно из самых неожиданных последствий завоевания старого Китая степными кочевниками. Более того: