меня как человека, любить мою душу – вообще всю меня целиком – он не может, и не интересна я для него, да и не знает он меня совсем. Так, как женщина, что ли (не знаю, как это выразить), я ему, очевидно, очень нравлюсь. Но он слишком честен и благороден, чтобы выдать это за любовь ко мне – цельное, [чистое. — зачеркнуто], нетронутое чувство. И он воздерживает себя, очевидно… Ну что же! Хвала ему и слава!
Действительно, что может он мне дать взамен моей любви – могучей, сильной, в которую вылились все мои силы, всё, что есть во мне хорошего и великого! [Маленький теплый чуть тлеющий уголек. – вымарано.]
Как поразительно ясно мне все стало… Как ясно!
Как смешны и нелепы кажутся мне теперь мои мечты, надежды…
И жизнь дальше рисуется так ясно, определенно. С осени – уеду – решено.
В Изюм. Забудусь, начну работать. А там что Бог даст!
Буду страдать, ужасно, сверхчеловечно… Но это ничего. Иногда страдания доставляют какую-то странную радость…
Да, так вот – впереди – страданье тупое, тяжелое – много лет.
Мелькнула мысль о самоубийстве, но нет, это всегда успеется.
А в общем – жутко! Не кончу я добром!
Сегодня днем шло «Горе от ума».
Перед 4 актом сидела до выхода на приставочке около лестницы – как всегда. Василий Иванович сидел сначала в будке, потом вышел, прислонился к косяку двери – и долго, глаз не спуская, смотрел на меня. Потом подошел ко мне – остановился: «Ну что, как настроение?» – «Ничего, Василий Иванович, – прояснело как-то… Теперь я знаю, „как надо жить“231…» – «Почему именно теперь?» Рассмеялась. Он улыбнулся: «Знаю, что мне делать с моим револьвером?»232– «Вот, вот…»
«Пожалуйте, ваш выход». Осторожно, как всегда, притронулся к руке и направил к лестнице.
«У меня даже план есть, Василий Иванович». – «План? Скажете мне? Когда-нибудь?» – «Скажу». – «Спасибо…»
Все это говорилось тихо, пока поднимались по лестнице. Опять затрепетало что-то в душе – неясное, смутное предчувствие чего-то хорошего…
Боже мой! Страшно подумать… Должно что-то скоро произойти.
[. — вымарано.]
Или я буду счастливейшей из смертных, или навсегда захлопнутся божественные двери.
Маленькая Маруська [М. А. Андреева (Ольчева)] сегодня вдруг говорит: «Я никогда не видала у Василия Ивановича такого лица, как теперь. С Надеждой Ивановной [Секевич (Комаровской)] – это было не то, совсем другое. Алька, если ты захочешь, ты все с ним сделаешь…»
Потом говорит: «Нина Николаевна [Литовцева] ревнует ужасно. Вчера, когда вы сидели в фойе и она прошла и увидела вас вдвоем, – лицо ее исказилось… если бы ты видела…»
Вот в это, в ревность Нины Николаевны, – не верю. Мне кажется, это уж Андрюшина [М. А. Андреевой (Ольчевой)] фантазия.
Сегодня целый день живу воспоминаньем о вчерашнем